Гончаренко Павел

Последний год до смерти папы мы жили вместе. И я благодарен Богу за это время, которое Он дал нам. Папа всегда был для меня защитой и человеком, с которым я мог поделиться своими радостями и переживаниями. Несмотря на его большую занятость, он каждый вторник на целый вечер забирал меня к себе на работу и я с огромным удовольствием проводил время с ним, смотря, как он работает. И так в течение всего моего детства. Так же каждую зиму мы с ним проводили мои каникулы в подмосковном доме отдыха «Загорские дали». Там он писал стихи. Помню, как в последний год его жизни на мое подростковое недопонимание он сказал мне: «Сынок, читай мои стихи и Библию»…  Я думаю, я никогда не забуду сон 8 марта 2006 года, в котором я прорыдал всю ночь. Вскоре, сам того не понимая, я стал предчувствовать, что это — последнее время, которое мы проводим вместе. Я успел попросить у него прощения за столько наделанных ошибок…  Вскоре папа говорит, что должен ехать в больницу на операцию. Его шофер привез нас в больницу…  Помню, как папа мне показывал палату, в которой я должен был провести с ним необходимое постоперационное время… Приехал мой брат Филипп, я целую папу и ухожу и, выйдя из палаты, вдруг слышу, как внутри меня начинают звучать папины стихи, а именно эти слова: «Ухожу, не понимая, что пока что счастлив». В этот момент я понял, хоть и не мог этого полностью признать, что я его не увижу после операции, и мне так жутко захотелось остановить время, но это смертным не подвластно. Я должен был уходить. Папа оставался в руках Того, Кто дал ему жизнь изначально и Того, Кто лучше знает время всему…

Павел Гончаренко, младший сын

***

У вахтёра взгляд мгновенный:

так, вполоборота.

Жёлтый госпиталь военный, чёрные ворота.

Лёд хрустит свинцовой кромкой…

Вот он, пятый корпус.

Я шагаю, под котомкой

длинным телом горбясь.

Репродуктор… Чьё-то пенье

льётся, душу горбя.

До чего круты ступени

в этом доме скорби!

Дверь, как тяжкое надгробье.

Здесь без проволочек

мне ефрейтор в гардеробе

выдаст номерочек.

Кто-то ходит в белом платье.

Музыка играет.

У меня в седьмой палате

папа умирает.

Богу больше не перечу:

он и так всё видит.

Постучусь, — и мне навстречу

ординатор выйдет.

Мол, на нынешнем этапе…

Под наркозом местным…

Неизвестно мне, что папе

всё уже известно.

Мы сидим и врём друг другу

про весну и дачу.

Я гляжу в окно на вьюгу

и едва не плачу.

Ах, когда ж начало мая:

через век? сейчас ли?

Ухожу, не понимая,

что пока что счастлив.