© С. Ф. Гончаренко, М. – 2003

* * *
Не ведая, каким недугам
её уже обрёк Велес,
Европа, немощная духом,
не знает, сколь ничтожен вес
её пиратской канонерки:
и видеть горько и смешно,
как паруса ей ставят клерки,
забывши про двойное дно.
Европа, дно твоё двойное
и твой во всём двойной стандарт
тебя потопят и без боя –
лишь отвернётся вёрткий фарт
от козней Старческого Света,
послушного чужой дуде…
Бомбя Белград, сама ты где-то
предчувствовала: быть беде.
В те дни решалось, кто же лишний
в земном творении Творца:
Кто: НАТО или же Всевышний?
Боюсь, что ты не до конца
прониклась важностью вопроса,
и перед кем держать ответ
тебе в суровый час допроса
уже вот-вот… Боюсь, что – нет.
12.02.2001

* * *
Спаси, Всевышний, нас от правды,
от той, что знаешь только Ты.
Отец небесный! – свой устав Ты,
конечно, помня, – с высоты,
доступной лишь Тебе, – на души
греховные своих рабов,
не правда ли, ты не обрушишь
всю правду без обиняков?
Нам знать её не только рано,
но более того – нельзя:
когда в душе такая рана,
то тщетна всякая стезя.
С ней всякий путь – в долину тленья,
где ворох праха и труха
да пепел, – но ни исцеленья,
ни искупления Греха…
Всеведущий! Конечно, прав Ты:
вся суть не в правде, а – в любви.
Так в тяжкий час наш вместо правды,
нам эту истину яви!
19.02.2001

* * *
На закате горестного дня,
на меже с бессонницей непервою,
вдруг спросил Он: «Так же ли в меня
веруешь?» И я ответил: «Верую!»
Позже, после всех моих потерь,
Он шепнул мне в Воскресенье Вербное:
«Веришь ли во что-нибудь теперь?»
И шепнул Ему в ответ я: «Верую!»
«Но в меня ли веруешь, скажи,
ты, служивший правдой мне и верою,
а пожавший поле слёз и лжи?»
«Я, – сказал, – в одно и то же верую».
«Так во что же веруешь тогда,
ты, кому всей жизнью выжег нервы я
и кого привёл теперь сюда?»
«А в Тебя и в Русь Святую верую!»
«Несмотря на всё?» «Да нет, смотря
в самый корень. Потому, наверное,
сам себя по-русски матеря,
всё равно в Неё с Тобою верую!»
23.02.2001

* * *
Куда уйти, когда
так нужно бы расстаться
с самим собой? Куда?
Быть может, есть аббатство,
чьи кельи отсекут
меня же от меня же?
Один я – там. А тут –
а тут, за стенкой,– я же.
Да нет же! В кельях двух
любая половина
мой монолитный дух
с собою воедино
сольёт – и станет два
меня – таких, как прежде,
забывших про слова,
ведущие к надежде.
Забывших? Да – увы…
Знать, только отсеченье
от тела головы
и даст мне облегченье:
ведь хуже пытки нет,
чем пытка этим адом:
со мною столько лет
мне уживаться рядом…
25.02.2001

* * *
Нагория и долы,
пески пустынь и льды
Великие Моголы
татарской Русь-Орды
прошли из Семиречья,
как Вышень повелел.
Не стало разноречье
препятствием для дел,
что Бог велел решать им,
былое сдав в архив…
Пружина с прежним сжатьем
рассталась, распрямив
стальные кольца, разом
Евразию обняв,
и евразийский разум –
славяно-тюркский сплав
с угорским и другими
(назвать все не берусь),
нашёл простор – и имя
нашёл простору – Русь.
И стали евразийцы
в ней ставить города,
и встала вдоль границы
казачья Русь-Орда.
Её многоязычье,
как и России всей,
среди соседей в притчи
вошло с тех пор о ней.
Да, всякий род и племя
в ней жили, как родня,
и понимаем всеми
он был, язык огня
ведийской общей веры,
что арии ввели
на всём пространстве, меры
не знающей земли.
Ведийством умудрённый,
в Руси из года в год
он рос – разноплемённый,
но всё ж – один – народ.
Татарией ли, Русью
звал край наш фарисей –
не важно. Лишь бы к устью
тёк Днепр и Енисей.
Лишь был бы пахарь волен
и золотилась рожь,
и знал кузнец и воин,
что не проникнет ложь
в преданья летописца
сквозь вековую пыль,
где каждая страница
запечатлела быль,
а не корысть и небыль
злокозненной молвы,
и чтобы книгу Неба
всегда прочесть волхвы
могли бы без боязни
любому из владык.
… Эх, кабы пуще казни
был страх из вещих книг
страницу вырвать или
в ней что-то исказить,
и летописной были
не прерывалась нить,
не пересочинялось
очередным царьком
былое ни на малость,
не то, что целиком,
чтоб вещий голос Прави
не заглушила Кривь
ни разу… Правда яви,
собой нас осчастливь!
Ан преданы преданья
изменой там и тут.
И, правленные втайне,
все летописи лгут.
Но, кесари, вельможи, –
хоть память коротка
потомков ваших, всё же,
как шило из мешка,
не вылезти не может
на свет вся ваша ложь,
и слава Богу, Боже,
ты подлинник найдешь,
чья истина ужалит
сбивавших нас с пути…
В Небесные Скрижали
поправок не внести.
08.03.2001

* * *
Всё начиналось постепенно:
но у скольженья вниз по льду
свои законы… И геенна
вдруг оказалась на виду
у всех, скользивших вниз… Геенна,
та, что готовилась нам денно
и нощно за большую мзду
и чужаками, и, к стыду
сказать, своими же… Измена?..
Не знаю… Только вниз по льду
скольжение всегда мгновенно,
и очень скоро едкий жар
дохнул из пекла в наши души,
и это было как пожар, –
из тех, которые не тушат.
Мы заметались, как в бреду,
ошпаренные жгучим паром,
по миру, ставшему пожаром,
свою счастливую звезду
надеясь обрести… в аду!
Глупцы, тупицы, ротозеи,
доверчивые простаки,
мы сами, в рот лжецам глазея,
пилили под собой суки.
Нас обманули, как тетерей,
нас одурачили… Ну что ж:
никто не заставлял нас верить
в неё, в бесхитростную ложь.
Она была столь очевидна,
что обмануться ею мог
лишь полагавший, что не стыдно
за мзду лизать чужой сапог
или наёмного убийцу
использовать при дележе…
Так что в истерике нам биться
пора заканчивать уже.
Ведь знали все, чего хотели
ан вышло всё наоборот,
поскольку к окаянной цели
стадами шёл на самом деле
электорат, а не народ.
08.03.2001

* * *
Где-то там, где десять лет я не был, –
нет, наверное, все двадцать лет, –
над станицей Пашковскою небо
источает прежний вещий свет…
Карасун весь пересох, наверно,
нет, поди, вдоль берега бахчи,
но в ночи всё так же соразмерны
гроздья звёзд мерцанию свечи,
трепетанью виноградных листьев,
стрёкоту невидимых сверчков,
памяти о прадедах и свисте
залихватском конных казаков.
Там, под сенью старой шелковицы,
может быть, и спиленной уже,
дай-то Бог навеки поселиться
ей, моей тоскующей душе.
15.04.2001

* * *
Знать, сеятелю лишь и ведом вес,
которым Небо наделило зёрна…
Лишь знатоку и бездны, и небес
в незнании сознаться не зазорно.
Стыдится челядь, что не знает знать,
чья именно душа вселилась в скрипку…
Лишь мудрецу немудрено признать
свою неправоту или ошибку.
Какой же жар и ледяной озноб,
и снова жар, и пот холодный снова
поэту надобно изведать, чтоб
магическим кристаллом стало слово?
24.04.2001, Гранада

* * *
Мы «прости-прощай» сказали веку,
а теперь тоскуем по нему.
Но войти два раза в ту же реку
не дано, конечно, никому.
Никому. И вряд ли виновата
времени бурливая река,
что не предусмотрено возврата
вспять по этим водам челнока.
Так оставим прошлое былому,
много ль проку дёргать эту нить?
Все паденья помним, где соломы
нам себе уже не подстелить.
30.04.2001

* * *
Сон о тебе прозрачно-невесом
был, как всегда… Кристальная вода… Рой звонких пчёл… И солнце, но – и сонм
душ и теней, что снятся мне всегда,
да, всякий раз, когда меня во сне
ты посетишь… И этот вещий сон
где рядом – ты, подобная весне,
он будет вновь прозрачно-невесом,
он, призрак сна, в который с головой
мне не нырнуть уже никак нельзя –
я и нырну – чай, это не впервой:
прочь от судьбы мою судьбу стезя
всё увести подальше норовит…
Что ж: невесом. И всё же – о тебе,
да, о тебе, далёкой, как зенит,
мне снится сон – о собственной судьбе.
05.05.2001

* * *
Поверить – страшно. А не веря –
ещё страшнее жить… Заря
Господняя, отверзи двери
и укажи поводыря!
Не то, чтоб он был нужен шибко:
чай, все с усами сами… Но,
коль вновь совершена ошибка,
то наше всё обречено,
то всё уже непоправимо:
хоть духом здесь никто не нищ,
уже мы дышим гарью дыма
своих грядущих пепелищ…
Но если веруем не тщетно?
Но если не исчерпан наш
лимит ошибок – и победно
оркестр вот-вот сыграет марш?
Марш, на который мы, не веря,
всё ж уповали – и не зря!
А вдруг уже отверзлись двери
и дал нам Бог поводыря?
09.05.2001

* * *
Все свечи оплавились в замке,
который стоит на песке.
Кто шашку провёл-таки в дамки
по шахматной этой доске,
где пол – чёрно-белые плиты,
где латники – в каждом углу?
Где мастер придворной палитры
ещё на холсте полумглу
рассвета в покинутой зале
пока что не воспроизвёл:
ему ж не рассвет заказали,
а мраморно-шахматный пол!
Но кто-то прошёл-таки в дамки
и бродит в лавровом венке
там – выше… Похоже, что в замке
забыли, что он – на песке.
10.05.2001

* * *
Здесь, в больнице, – палата от Кубани до Волги.
Здесь все снадобья пахнут лишь степною травой
или чащей дремучей… Кстати, граждане волки,
стен здесь нет, и не надо биться в них головой.
Вой-не-вой – всё едино. Так что волчьи тут зубы
зря вы скалите, право, и топорщите шерсть:
чай, не снежное поле и не лес, душегубы,
здесь, в просторной палате, что под номером «шесть».
Так просторно, пожалуй, в ней ещё не бывало:
на глазах убывает пациентов процент…
А больница что надо: от Карпат до Урала,
но хандрит почему-то весь её контингент.
И врачи, и больные – все невидимой хворью
здесь, в лечебнице этой, словно заражены:
то ли тянет их в горы, то ль – к забытому взморью,
то ли просто о прошлом их замучили сны.
А шестая палата – та и вовсе взбесилась!
Что ж: ведь в ней сплошь поэты – да философы… Но
всё не то и не так им. Ну, скажите на милость,
что ещё за капризы, если разрешено
и писать им, и думать… Неужели прокисли
их мозги от того лишь, что наложен запрет
на общенье друг с другом, дабы вредные мысли
одного – всем, кто рядом, не пошли бы во вред?
Эх, главврач! Отмените свой запрет поскорее,
ибо он лишь и может понаделать вреда.
Пусть общаются вволю, ибо нынче мудрее
этих узников только – лунный свет и вода.
Нет, не узников… Доктор, извините невежу.
Сам же вижу: решёток и засовов тут нет.
Нету стен здесь и окон… Я услугу медвежью
оказал бы, наверно, Вам, великий поэт,
Вам, великий философ, если б вздумал вломиться
со своим-то уставом в тихий Ваш монастырь…
Как же горницу Вашу принял я за темницу,
за застенок принявши Вашу вольную ширь?
Обознался, простите. Померещилось что-то…
Отчего же мне мнится задом всё наперёд?
Может быть, заразился я от Дона Кихота?
Я такой же, да только – как бы наоборот.
Он-то всякую мерзость видел в розовом свете, –
мне ж мерещится, будто лес и поле – дурдом.
Отчего же не схожи так видения эти?
Мы ж в одном виртуальном с ним пространстве живём.
Да, мираж Дон Кихота, безусловно, заманчив.
Мой же – смутен и спутан: то ли явь, то ли быль?
Знать, на древних дорогах незабвенной Ла-Манчи
застилает иначе очи всаднику пыль…
03.06.2001

* * *
Когда колотит дрожь, и смутой
внезапно смятена душа,
а прошлое тоскою смутной
снедает, память вороша, –
и столь пронзительно сиротство,
что подступает к горлу ком,
и мнится, что навеки рот свой
замкнул в отчаяньи замком,
когда весь вес имён и отчеств
летит в костёр – щепа к щепе,
а худшее из одиночеств
не отпускает и в толпе,
и мозг – пылающая сфера –
трещит поленьями в огне, –
тогда-то вдруг приходит вера,
шепнув: «Сынок, спасись во мне!»
30.10.2001

* * *
А по-испански «рэто» – это «вызов»
и не на поединок лишь, а – всем,
да и всему, что жаждало б совсем
тебя сломить… Девизом из девизов
звучат четыре эти звука здесь:
два слога на щите у кабальеро,
готового с любого Люцифера
сбить, стиснув зубы, дьяволову спесь.
Здесь «рэто» – вызов каверзному року
и сломанной, казалось бы, судьбе:
пороку, а порою и пророку,
считавшему, что толку нет и проку
от скрежета зубов в твоей борьбе.
Пророк не ведал, сколько сил в молитве
и в злости, в этом скрежете зубов
твоих, воспрявший духом, ты готов
не то что к схватке, – к ежедневной битве
и каторге, с которой не бегут,
где от зари и до зари – работа
до одури и до седьмого пота,
поскольку это – главный ратный труд
того, кто остаётся дворянином
и на галёрах, и «во глубине
сибирских руд», на каторжной войне,
ни мускулом, ни нервом ни единым
не дрогнув и не проронивши вслух
ни стона в сатанинском обороте,
в котором рок смял немощь этой плоти
но никогда не сломит этот дух.
14.06.2001

© С. Ф. Гончаренко, М. – 2003

* * *

I

Ну, господа народовольцы,
товарищи эсеры, ну, –
довольны? Разорвали кольца
цепей, душивших всю страну?
Чекисты первые! Опилок
побольше на пол – и террор
творите красный. Как в затылок
стрелять заложникам в упор
вас что – учили где когда-то?
В упор – купцу, аристократу,
станичнику или попу –
во имя пролетариата!
Скажите, в долг свой так же свято
вы верили и в ГПУ,
где, голых, ставили вас к стенке,
сначала растоптавши грудь,
а вы всё верили: застенки
и горы трупов – это путь
в прекрасный мир добра и братства?
Всё верили? Ну-ну. Богатство
своё – надел своих отцов –
приняв из рук большевиков,
скажите, землепашцы, честно:
средь вас хоть не было обид,
когда товарищ Тухачевский
во благо вам, без волокит,
без пулемётов и наганов,
на ваши волости иприт
пролил в сердцах с аэропланов?
А те, кто пролетариатом
был послан к вам, наверняка
рукоплескал, как вы, тридцатым,
когда давили «кулака»?
Беда ль, что в результате голод
всех вас в могилы свёл, свиреп?
Зато ещё прочнее молот
скрестил с собой крестьянский серп!
А вы довольны тридцать пятым,
единоверцы Ильича?
Тогда ведь, с пролетариатом
всё обсудив, не сгоряча,
вас всех ночами осторожно
вручали в руки палача…
Да, было в армии тревожно,
и головы тогда с плеча
рубили в ней… И зря на брюхе
ползли, обгадивши штаны,
комдивы, раз у стенки – Блюхер,
а с ним – полмаршалов страны.
А что же интеллектуалы?
Их революционный пыл,
надеюсь, так и не остыл,
когда укладывать им шпалы
пришлось в тайге, где конвоир
водил их строем всех в сортир.
А капитаны новостроек,
а вы, стахановцы, и вы,
вы, члены чрезвычайных троек,
кивком согласным головы
закапывавшие во рвы
стахановцев и капитанов,
и инженеров душ людских,
и памятливых ветеранов
ВКП(б) – (с годами странных
всё больше было среди них),
и ГПУшников былых,
и всех соратников Ягоды,
и тех, кого взрастил Ежов,
и тех, кто во враги народа
шли прямо из профессоров,
шли из ЦК, шли из наркомов,
из всех Президиумов шли,
шли, оставляя корабли,
полки, дивизии, флотильи,
эскадры, бронекорпуса, –
скажите, все ли ощутили
из вас хотя б за полчаса
до смерти то, что звенья цепи
вы все одной в одном вертепе:
от Пестеля, Перовской, от
цареубийц, – и что нелепей,
чем этот, – вряд ли поворот
свершало Колесо Фортуны:
Рылеев, Герцен и Лавров,
Засулич, Гинзбург и Ткачёв,
и вдруг – Ульянов Вэ. Как гунны,
за ним – латышские стрелки
и анархисты-моряки,
и бескокардные полки
под завезённым кокаином…
И этим натиском лавинным
смело полнации зазря
с лица земли, не говоря
уж про последнего царя.
Но слышь, латыш? Не угодили
и вы (кому?), хоть генофонд
и истребили у России
едва ль не весь… А горизонт
своей фигурой Джугашвили
меж тем затмил, начав ремонт
границ Империи, вполне
в том преуспевши на войне.

ІІ

Цель всех революционеров,
что заводились на Руси,
была одна: лишь раскуси
слегка эсдеков и эсеров, –
народник, анархист, кадет
мечтали лишь сломать хребет
России и смолоть в муку
её дворян и офицеров
с казачеством… Бунтовщику
любому в горле острой костью
стояла Русь. В бессильной злости
он зря старался столько лет
перепилить её хребет
казачества и офицерства…
Его перепилил корунд
по имени Великий Бунт.
Какой народ такие зверства
мог вынести? Да никакой,
что не рождён в Руси Святой.
Товарищ Сталин, символ бунта,
сначала был и лют, и бодр,
терзая Русь, – но что за чёрт,
в нём вдруг убавилось корунда
и стал он контрою из контр.
Да, миллионы русских пали
на переломе, перевале
войны – и столько ж пасть другим
сынам России предстояло –
но что это ещё за гимн,
где пелось чуть ли не сначала
под звуки нового мотива:
мол, «Русь Великая сплотила…»
Не мог рeволюционер,
пускай грозила бы могила
ему, сказать про СССР,
что Русь – его гарант и сила.
А Сталин, старый крокодил,
дворян сменил на комиссаров,
был офицер – стал командир;
гвардеец заменил гусаров,
а губернаторов – обком…
Террор террором, но при том
хребет России возродила
непредугаданная сила,
которой и в природе нет…
Её-то нет, но есть – хребет…

ІІІ

Так «развитой социализм»,
по мненью интеллектуала,
«застоем» сделался сначала,
а позже – «тоталитаризм» –
иначе и не называла
восстановление границ
России – группа, у штурвала
страны возникнувшая вдруг…
Да нет, не вдруг. Ей стало мало
рулить союзным кораблём,
и не урвать себе при том
всё, чем загружен до отвала
был каждый трюм его… Настала
пора на круги всё своя
вернуть, но так, чтобы сначала
страна ещё не понимала,
что беззастенчиво доя
её запасники металла,
и нефти, и камней Урала,
алмазов, золота и мало
ли что ещё – того, что стало
всеобщей долей «капитала»
общенародного добра –
всё: от икры до осетра, –
и не украсть? Нет, демократы
не для того столь тороваты.
Уж лучше вновь устроить бунт
при помощи того корунда
но только в форме антибунта
и то – тихонько, чтоб народ
не ведал, кто же оберёт
его на этот раз – и коли
ни КГБ нет, ни ЦК
в России «обновлённой» боле,
то воровать в ней можно вволю,
с размахом и наверняка,
а после и совсем хребет
сломать ей – вот её и нет!
Остались только демократы,
олигархаты, ну а тыл
прикрыт «Союзом правых сил».
Замкнулся круг напрасных мук,
и возвратилось всё к истокам:
знать, так предписано нам роком.
Ну, господа народовольцы,
товарищи эсеры, ну, –
довольны? Разорвали кольца,
цепей, душивших всю страну?
Народ безмолвствует. Ну-ну.
Чай не скрипичную струну
порвать – сломать хребет России…
А ну как в ней найдутся силы,
чтоб возродить свою страну?
Народ безмолвствует. Ну-ну.
17.08.2001

* * *
Десять лет, как страну мы свою потеряли.
Потеряли Россию – не СССР.
В алкогольном угаре, как на карнавале
пьяных масок и сальных кабацких манер.
Не была ты тюрьмой для народов, Россия.
Ты была им родная, но строгая мать:
так какая сумела нечистая сила
все народы твои разом уколдовать?
Как случилось, что Съезд депутатов народных
от Тебя добровольно отрёкся – и как
твой Верховный Совет, из людей благородных
вроде б избранный, отдал Россию за так?
Ладно, пусть «не за так», а за грязные деньги, –
но продать, как рабыню, отчизну свою?
И все Муромцы, Жуковы или хоть Стеньки
раздавить не сумели измены змею?
Что ж, за это российский парламент наказан
был немедленно: просто расстрелян в упор,
ибо кто-то кому-то был чем-то обязан
и решил, чтобы танки уладили спор.
Но не то, чтобы кару понесть – покаянья
и того мы не слышим из уст главарей.
Видно, Бог лишь воздаст им за их злодеянья
в Трибунале для глав государств и царей.
Есть он, есть Божий суд и для VIP-святотатцев,
и Святая Особая Троица есть,
и не смыть вам своим криминальным богатством
кровь России с себя, потерявшие честь!
25.12.2001

* * *
Дописан холст столетья – но
навряд ли Небо радо,
что столько раз на нём оно
пылало краской ада.
В нём словно бес переписал
всё про Адама с Евой…
И Вермахт в нём маршировал,
и Марш он слышал левый.
Товарищ Маузер был мил
в нём стольким… Что ж – эпоха…
Но кто его боготворил,
кончал обычно плохо.
В нём даже и певец берёз
заканчивал осиной.
Век ждал, чтоб гений в нём дорос
до песни лебединой.
Её дослушав до конца,
и лишь под бой курантов,
он мог усопшего творца
зачислить в сонм талантов.
Ну а обычный человек
в нём – тля среди Титанов.
Не потому ль ХХ век –
столетие тиранов?
Представить нынче мудрено,
сколь в нём побило люда.
Кому-то это всё – кино,
но жизнь и смерть – кому-то.
Ну да, кому-то он – роман:
дописан – не достанет.
Ан глубина романных ран
такая, что и дна нет.
Век вроде б уж и не жилец,
но тянется его конец
в грядущее при этом…
Не возвратится ли, Творец,
пробивший этот век свинец
к нам завтра рикошетом?
26.08.2001

 * * *
Сколько весит счастье? Может, столько,
сколько два невидимых крыла?
Или столько, сколько весит долька
новолунья? Невесома мгла,
только юный месяц – невесомей,
раз плывёт по ней, как по воде…
Ну а горе? Ночи всё бессонней
и длинней… Так сколько же в беде
фунтов лиха и свинца печали,
сколько в пересчёте на тротил
килограммов, взрывчатых вначале,
тех, что станут мрамором могил?
Сказывают, где-то пункт открыли,
где пять литров крови обменять
можно хоть на ангельские крылья –
чтоб, взлетевши, в скорбь упасть опять.
Сколько весит, скорчившись от боли,
сердце? Сколько – мёртвая душа?
На весах и злой, и доброй доли
вместо гирь – три ломаных гроша.
28.12.2001

* * *
Что ни день, то раскрестье путей… А дорога
лишь одна (но какая?) ведёт не в тупик.
Воля выбора – это и дар нам от Бога,
но и каторжный нам от Него же рудник.
Он и здесь не желал нам ни горя, ни боли,
хоть сулил лишь посмертную нам Благодать…
Не желал, – но при этом свободою воли
всех в юдоли земной нас решил испытать.
Если плоть наша корчится, как от пожара,
если дух наш в трясине терзаний увяз, –
это всё же никак не Господняя кара,
а ещё лишь одно испытанье для нас.
Что ни день, что ни ночь – то неравная битва
нас же с нами… Будь схимник ты, будь жизнелюб, –
ты бессилен, пока не сорвётся молитва,
став твоею, с твоих в кровь искусанных губ.
29.11.2001

* * *
Летай ли, ползай ли, – летальный
нам обеспечен всем исход.
Всё дело в том лишь, сколько тайны
и кто из нас в себя вберёт,
как губка, из озёр открытий,
из океана бытия,
где под созвездьями наитий,
нас каждого своя ладья
несёт в неведомое… Падок
на тайное любой из нас,
и груз разгаданных загадок –
единственный съестной припас
на баках, палубе и в трюмах
всех бескорыстных кораблей,
несущих нас – полуугрюмых,
полусчастливых королей
раскрытых тайн… В пути далёком
страшит средь бури и огня
нас только то, чтоб ненароком
не довелось дожить до дня,
когда какой-нибудь философ
прольёт на всё слепящий свет,
и на последний из вопросов
вдруг обнаружится ответ.
02.11.2001

* * *
Костёр сторожевой потух?
Уже распущена дружина?
И князь не наставляет сына,
читая на ночь Веды вслух?
Неправда! Напрягая слух,
услышь: сжимается пружина,
чтоб в нужный день неудержимо
с ней распрямился русский дух.
Не ставь свечей за упокой
простора, названного Русью:
она течёт живой рекой,
и пусть вода в ней веет грустью,
ей далеко ещё до устья,
и грусти той не стать тоской.
Она ещё воспрянет духом,
который в ней пружиной сжат
везде, куда ни бросишь взгляд –
в лесах, что ей принадлежат,
в земле, где ратники лежат
(пускай она им будет пухом),
в полях и реках всех подряд…
Так что не верь лукавым слухам,
что Русь мертва, – как то твердят
чужие – ты же, свят, свят, свят,
не верь им ни на йоту, брат.
Святая Русь не умерла.
Она ушла в себя на время,
сосредоточившись на теме
о тoм, что станется со всеми,
кого исторгли из-под сени
её орлиного крыла:
вернее, не крыла орла,
а крыльев Птицы-Сва, и племя
чьё обрекли сгореть дотла…
Но кто это в блестящем шлеме
легко вдевает ногу в стремя
и с пикой поперёк седла,
мечом булатным опоясан,
на встречу скачет с беловласым
волхвом? Звонят колокола
торжественнее с каждым часом, –
но всё – как в дымке… Cмутен, смазан
и зыбок этот вид… И мгла
того гляди стереть готова
виденье этого святого
мгновенья будущей зари:
о ней молчат календари,
и лишь ведическое слово
через магический кристалл
шлёт о грядущем нам сигнал,
чтоб даже те, кто духом пал,
поверили б, как теореме
доказанной, что царство зла
не вечно… Что настанет время, –
и зло монаршего жезла
лишится, ибо и в яреме
его, презревши это бремя,
Святая Русь не умерла.
И не умрёт, Но – возродится,
к своим истокам вновь припав.
И Птица-Сва, её Жар-Птица,
её земли и крови сплав,
от неба звёздного хмелея,
взовьётся к Вышню в небеса,
чтобы Эпохе Водолея
самой поставить паруса.
Мир вечен, по словам мессии,
покуда дух в нём жив, дыша
в любой частице… А Россия –
и есть вселенская душа.
08.11.2001

* * *
Не спрашивай о сокровенном –
и не получишь ложь в ответ.
Любой, хотя бы был он пленным,
имеет право на секрет,
на обладанье некой тайной
от самых близких… Не тревожь
своей привычкой стадно-стайной
чужой души, куда не вхож
никто – и не услышишь ложь.
Всеведущий и Вездесущий
на свете лишь один Творец,
и, стало быть, не всякий лгущий
тебе – и вправду лгун и лжец.
От всех (кроме Тебя лишь, Боже),
мы вправе (так им и внуши!)
осколок некой тайны всё же
сокрыть на дне своей души.
11.11.2001

* * *
Когда чурается пера
почти что найденное слово,
и от заката до утра
строка никак не сыщет крова
под сенью трепетной свечи
на изнывающей бумаге,
то, как ни припадай ко фляге,
поэт, – подобен ты бродяге,
заблудшему в чужой ночи.
Ты просто не нашёл ключа
ни золотого, ни лесного
и не попал в поток луча
космического, ибо слово
и вся строка лишь в нём парят
между полярными мирами,
верша невидимый обряд
прикосновенья к общей драме.
22.11.2001

* * *
Вновь астральные снились растенья
и кристаллы шипели: «Не сметь!»
Кто летал на краю сновиденья?
Птица-веры-в-бессмертье ли? Смерть?
Эти тени парили так низко,
не давая увидеть себя,
и астральные листья так близко
подступали, дрожа и знобя,
что я чувствовал всё безрассудство
всех попыток вмешаться в игру –
в ту, где Некто решал, где проснуться:
в том ли мне или в этом миру?
Он качался неслышно и мерно
надо мной, этот маятник сна,
намекая на то, что я смертный, –
только дата, мол, не внесена
(где-то там, за астральным эфиром
на скрижалях для чисел и нот)
моего разлучения с миром
этим ради вступления в тот.
18.12.2001

* * *
Итак, ты уходишь, две тысячи первый…
Был первым ты, да, – но не стал рубежом
отсчёта времён, при котором ни нервы,
ни души не режут нам ржавым ножом.
Уходишь, не став первым вестником эры
доподлинных знаний и просто – добра.
Зато не уносишь с собой нашей веры
в приход этой эры и в то, что пора
её приближается… Что же, спасибо
тебе и за это уже, первый год.
Ты знал: к нам вернётся Гармония, ибо
добро вместе с верою в Веды растёт.
Ты знал, но под тяжестью ауры злобы
до тонких миров дотянуться не смог…
Спасибо за всё, что ты сделал нам, чтобы
сменить нашу злость на простой диалог.
Пожалуй, ты знал даже время победы
над злом, у которого сгнило нутро,
но скрыл эту дату от нас… Что же, Веды
нам всё объяснят про любовь и добро.
Добро и Любовь – вот энергия тонких
миров мирозданья, и если наш быт
добром и любовью наполнить до кромки,
нас Шамбала с Богом воссоединит.
24.12.2001

© С. Ф. Гончаренко, М. – 2003

* * *
В эту ночь всё небо было звёздно,
но печально так, как никогда,
и все птицы бросили все гнёзда,
все ушли с перронов поезда.
Но зачем коварство это лисье
им, чтобы уйти вот так – тайком?..
В эту ночь осыпались все листья
и все травы сделались стеклом.
Под ногой скрипит, как будто гравий,
на лугу остекленевший лист,
и в лишившейся листвы дубраве
лунный луч оледенело чист.
Разлетелись все и разбежались
этой ночью каждый кто куда…
Нет, не то, чтоб сердце сжала жалость –
просто пусто в нём, как никогда.
А стеклянный сумрак странно светел, –
странно, словно совесть не чиста…
Боже мой! А я и не заметил,
как в мой дом вселилась пустота.
Шорохи и скрипы половицы…
Хлопающая от ветра дверь…
Вместо строф на выдранной странице –
список неоконченных потерь.
30.01.2002

* * *
«Мы разучились нищим подавать…»
Н.Тихонов

Мы разучились нищим подавать, –
ну разве что на паперти церковной, –
и верить, что любой судья – не тать,
по коем плачет кодекс уголовный.
Мы, разуверясь в дружбе и любви,
зачем-то всё же посещаем храмы,
где молим Вседержителя: «Яви
нам свет в конце тоннеля нашей драмы!»
Нас отучили верить в то, что есть
ещё не отставные полководцы,
которым до сих пор понятье «честь»
дороже звёзд и жизни остаётся.
Кто не забыл, как жертвовать собой
во имя Бога, Родины и друга
и прорываться сквозь неравный бой
из бесом заколдованного круга?
Кто помнит здесь, что не всегда расчёт
чреват неядовитыми плодами
и что река наживы не течёт
по руслу чести, а тем паче – в Храме?
Порою нас уже не отличишь
от наших антиподов, гнёзда свивших
на Западе Европы, где барыш –
мерило всех достоинств наивысших.
… Но ломаного не дадут гроша
нам наши антиподы, чуя кожей,
что в нас-таки жива ещё душа,
а значит – в главном с ними мы не схожи.
И впрямь: нам подозрительны слова:
«народ», «избранник», а порой и – «правда».
Мы поняли: свободы и права
придуманы всего лишь для парада
победным маршем шествующей лжи,
вслед за которой движутся колонны…
… Но всё ж оставил Бог нам рубежи
для безнадёжно честной обороны.
Я счастлив от того, что мы с тобой,
все разочарования и беды
презрев, – на рубеже том примем бой
во имя чести, раз уж – не победы.
04.02.2002

* * *
Мерцает экран, в темноте не погаснув,
хотя телевизор уже замолчал, –
а сотни поэтов, пришпорив Пегасов,
никак не нащупают сотни начал
стихов, не похожих один на другого,
как ветки кораллов, цветущих на дне –
никак не даётся им первое слово,
хоть контуры замыслов вроде вполне
оформились в призраки и в привиденья…
Но только лишь слово даст кровь им и плоть,
и, душу вдохнувшее в стихотворенье,
сумеет обыденность перебороть.
То слово – не лотос изящный, а – логос,
творящий миры: мириады миров,
вмещая прищуром в свой пристальный фокус
всю чёткость, присущую зренью Богов.
05.02.2002

* * *
Ну вот и снова я – канатоходец,
и под ногами у меня – струна,
а под струною той – такой колодец,
в котором нет и быть не может дна.
Живая дрожь упругого каната.
Зажмурившись, нащупываю шаг,
хотя и знаю, что, наверно б, надо
открыть глаза, а не шагать впотьмах.
Но страх перед зияющею бездной
глаза открыть как раз и не даёт, –
и с каждым шагом ближе он, отвесный,
свободный, но бескрылый мой полёт.
И мнится мне, что всё мне только снится,
что я вот-вот проснусь… И что тогда?
Моя средневековая темница.
Мой чёрствый хлеб и тухлая вода.
10.02.2002

* * *
Сколь ни рационально раздвоенье,
ни даже в целом неизбежно сколь,
но память о страданьях в то мгновенье
навеки – соль на ту былую боль.
При всяком раздвоении невольно
плоть сталью рассекают лезвия
не те, так эти… Впрочем, всё. Довольно.
Поэту разве раздавить не больно
в своём же горле голос соловья?
И разве кажется кому-то странно,
когда под зубьями стальной пилы
разлуки предначертанная рана
разъединяет корни и стволы?
Взирай же, неделимая бездарность, –
но только душ нытьём нам не трави, –
на то, как гениальная бинарность,
раздваиваясь, корчится в крови!
25.02.2002

* * *
«Бывают дни, как тяжкие удары…»
«Умру в четверг, в Париже. Будет лить
в тот вечер дождь, насколько нынче помню…»
С.Вальехо

Бывают дни, когда берёт за горло
отчаянье. Не сплин и не хандра,
и даже не тоска… И мнится: стёрло
тебя с лица земли ещё вчера
шальное попадание ядра
затерянной в столетьях пушки некой…
Отчаянье, которое вполне
могло б сразить ли, сделать ли калекой:
вестимо, на войне – как на войне.
Бывают дни, когда лишь слышишь эхо
от собственного шёпота в ответ.
Бывают дни, не правда ли, Вальехо?
В четверг, в Париже, в ливень, или – нет:
не в дождь и не в Париже, а в субботу,
в Москве, под звон церквей и в снегопад,
который рассказал бы Дон-Кихоту
о том, о чём печальники молчат.
Бывают дни. Чернеют, леденея.
Неведомы они календарю.
Но именно они тебя с твоею
судьбой ведут под стать поводырю,
наперекор всеобщему теченью,
и ты идёшь за ними, как слепец,
не знающий ни пункта назначенья,
ни что в нем ждёт: привал или конец?
25.04.2002

* * *
В чернильнице чернил –
ни капли. И огарок,
похоже, отчадил…
Пускай он не был ярок,
но лил же серебро
свеченья на бумагу!
И вот – погас. Перо,
последнему зигзагу
отдавши дань, легло
на стол и растворилось
во тьме, сменив крыло
полёта – на бескрылость…
«Ни лунного луча,
ни света звездопада:
чернила, лист, свеча –
и большего не надо…
Ну разве что пера,
столь нужного в работе, –
и вновь придёт пора
подумать о полёте…»
Так рассуждал поэт
– не глупо и не мудро, –
надеясь на рассвет,
обещанный под утро.
Откуда знать ему,
чай, не волхву – поэту,
что канув нынче в тьму,
ему вернуться к свету
не суждено. Невмочь.
Ни в зимний день, ни в летний:
в судьбе его та ночь
была, увы, последней.
11.03.2002

* * *
Туманом утренним дымилась
тягуче-сонная река.
И мнилось, будто Божья милость,
как никогда, не далека.
И в наших душах сонм сомнений
почти готов был таять, – но
видений призрачные тени
тянули тиной в глубь: на дно.
В рассветном сумраке туманном
по обе стороны межи,
что разлучает явь с обманом,
витали полумиражи.
И всё-таки за миражами
мерещились и смысл, и суть…
Казалось, звёздными ковшами
их было можно зачерпнуть,
чтобы о самом главном нечто
узнать такое, без чего
вселенная не бесконечна
и можно мерить бечевой
её параметры любые:
и высь, и ширь, и глубину,
и кровь, пролитую в России
за всю гражданскую войну.
И это «нечто» ощущалось
всей кожей с головы до пят…
Казалось, что любовь и жалость
повергли злобу – и осталось
подать рукой до райских врат…
Казалось, что не тщетны были
надежды полумиражи
и что меж ними и меж былью
на деле не было межи…
Туман растает, обнажая
уже не зыбкие черты
всего, что было смесью рая
и человеческой тщеты.
24.03.2002

* * *
Чуть отдышался – и в поддых
удар пришёлся снова.
Не расслабляйся средь чужих!
А где свои? Ни слова
с Небес. Похоже, небесам
любезен лишь везучий,
так что давай пытайся сам
не упустить свой случай.
Подкарауль. Схвати свою
за волосы удачу.
Жизнь нынче входит в колею
лишь так – и не иначе.
Знай колеси, а не канючь,
на жизнь не сетуй всуе,
покуда некто, кто дремуч,
но всё же более везуч,
тебя не колесует.
12.03.2002

* * *
И к самой дорогой на свете шее
нельзя приставить голову свою…
Как ни высовывайся из траншеи,
но не тебя свинец найдёт в бою:
нет, он пробьёт насквозь как раз то горло,
к которому приставить так хотел
ты собственную голову… Как горько,
что не дано исправить нам удел
хотя б детей… На роковой меже я,
постигнув путь к спасению, стою,
чтоб уберечь…
Но и к любимой шее
нельзя приставить голову свою.
23.03.2002

* * *
Что же вы улетаете, птицы
перелётные? Разве сейчас,
по весне, ваш инстинкт возвратиться
не обязан был вынудить вас?
Впрочем, может быть, и вынуждал он
к нам вернуться и здесь гнёзда вить,
но вспугнула змея ржавым жалом
ваших клиньев пернатую нить.
Ох уж эта змея! Подколодной
неуместно её называть:
разве прячет она свой холодный
блеск, реке серебристой под стать?
Или разве она не готова
жалить насмерть любого, над ней
прошептавшего вещее слово
из строфы заклинателя змей?
Ох уж эта змея! Распугала
стаи певчие ты, чтобы тут
мы внимали лишь посвисту жала,
забывая, как птицы поют.
03.04.2002

* * *
Оттого ли, что счастье так зыбко,
потому ль, что у грусти глаза
так умны, – но любая улыбка
легкомысленней, чем слеза.
Что ни радость – то чем-то щенячья…
Если весел – то чем-то смешон.
А кто счастлив всегда – не иначе,
из блаженно-юродивых он.
В стольном городе и в захолустье,
Иоанн Златоуст, видно, сам
заповедал возвышенность грусти
и бескрылость смешливым устам.
Так ли, нет, – но капели весйнне-
жизнерадостной ведомо, чай,
отчего глуповато веселье,
но зато благородна печаль.
18.04.2002

* * *
Припомнить, как всё начиналось,
не предвещая ничего
из ряда вон… Какая малость,
однако, всё же оказалась
в конечном счёте ключевой?
Быть может, взгляд? Или движенье?
Прикосновенье? Робкий шаг?
Не помню. Помню только жженье
в груди и силу притяженья,
с которой справиться никак
уже нельзя… Но где истоки
произошедшего потом?
Не помню… Видно, вышли сроки
искать истоки… Бурелом…
Зелёный мрак таёжной чащи,
где – ни тропинок, ни следов…
Минувший век ли? Настоящий
ли год? Лишь цоканье подков
по мостовой, что виртуальней
видений всех и вещих снов…
Лицом к лицу с исповедальней,
я к исповеди не готов…
27.03.2002

* * *
Ускользает серебро воды
каплями неядовитой ртути,
струями расплавленной слюды,
жидким хрусталём прозрачной сути;
а над ней, кристальною рекой,
чьи незамутнённые извивы
сопрягли движенье и покой,
плачут ветви у плакучей ивы.
Слёзы листьев капают в струю
а струя и в заводи и в плёсы,
словно золотую дань свою,
прячет эти золотые слёзы.
Пусть ещё не близки холода,
далеко пускай до ледостава, –
но скользящим холодом вода
закрепляет за собою право
через все заставы умыкнуть
серебро своё и слитки листьев
и, явив прозрачную нам суть,
стать ещё загадочней и мглистей.

05.04.2002

* * *
Зелёным факелом пирамидальный тополь
над заводью речной пылает столь светло,
что мнится, будто жив ещё Константинополь
и что стекло веков в реке не истекло.
Что всё ещё стоят соборы Византии,
и что прибит к вратам Царьграда русский щит,
а в струях русских рек, похоже, литургия
пирамидальных крон по берегам звучит.
Досель за горизонт, насколько видит око,
течёт стекло реки, – а параллельно с ней
струятся в ту же даль по берегам потока,
как две других реки – два строя тополей.
28.04.2002

* * *
Мы все – паломники: и тут, и там, –
везде, где путь земной вершится нами…
Одно отличье: не к Святым Местам
мы все бредём, а прочими путями.
Давно известно, что Земля кругла,
и с Западом сближаться мало толку:
дорога на Закат бы привела
нас так ли, эдак – всё равно к Востоку.
Неровен путь наш и неровен час,
сопутствовавший первому же шагу,
что сделали мы здесь, в миру, где нас
любая из дорог ведёт к зигзагу.
Зигзаг дороги – не извив реки,
чьи все излучины струятся в море…
Зигзаг тропы – взведённые курки
за поворотом, может быть, – и вскоре
один из нас, очередной зигзаг
свершив, упрётся в дуло карабина.
Что ж, смертного скитальца так и так
не может испугать своя кончина:
ни среди скал, ни посреди лесов,
где он петлял зигзагом бестолково…
Он шёл на зов Судьбы, а не Богов,
не зная о судьбе своей ни слова.
Последний поворот? Ни шагу вспять?
Вот разглядеть бы только: кто там, что там?
Но никому из смертных не узнать,
что ждёт их за последним поворотом.
02.05.2002

* * *
Да, никому. И всё же право есть
у всех, кто покидает лоно жизни,
узнать, удастся ли его отчизне
не до конца свою утратить честь.
Узнать, сумеет сохранить ли право,
все униженья помня наизусть,
его, когда-то гордая, держава,
именоваться вновь «Святая Русь».
Не зря год смуты Бог считает за два,
и сгинуть в этом омуте – не грех.
А коли так, погибшим в смуту, правда
о ней необходима больше всех.
Жаль, нет волхвов, всё знавших о грядущем.
Все – сожжены. Но только боль и грусть
предсмертных слов их памятны живущим:
«Наш пепел воскресит Святую Русь!»
08.05.2002

* * *
От капкана – кровавая рана
жжёт и гонит, подобно огню.
Но и вырвавшийся из капкана
всё равно угодит в западню.
Не избегнет медвежьей он ямы,
попадётся в силки или в сеть…
Кто ж вас нанял, актёры, для драмы,
где у каждого роль – умереть?
Ну и труппа! С предсмертной улыбкой
каждый шут здесь дерётся за роль!
Даже чтобы прослыть «первой скрипкой»,
не грызутся отчаянно столь!
Кто-то где-то твердит о харизме
сочинителя, всею судьбой
растворившегося в реализме,
что реальнее жизни самой.
Съесть кого-нибудь? – Тут у Природы –
тьма приёмов… Рецепта лишь нет,
чтобы хищник не-Вашей-породы
самого Вас не съел на обед.
11.04.2002

* * *
В эпоху позднего Чубайса
и жизнерадостного Грефа
не вылепишь, как ни пытайся,
из глины их Большого Блефа
подобья правды… Изваянью
амбиций их, как и агоний,
навряд ли сыщется названье
в богатом русском лексиконе.
Самоуверенность невежды
и вероломность хитроумья…
Нужны ль там «белые одежды»,
где еженощны полнолунья?
Кричат им: «Вор»! и «Лоб чугунный!»
Как надоели кривотолки!
А в еженощно-полнолунной
ночи – всё громче воют волки.
12.09.2002

* * *
С чего ты в этом убеждён
и на соседа смотришь косо,
считая, что конечно он
был автором того доноса,
из-за которого тебе
пришлось в эпоху лихолетья
прочувствовать в своей судьбе
провал длиной в десятилетье?
Оно, конечно: твой сосед
всегда слыл типом препротивным…
Но дело в том, что тот навет
был анонимно-коллективным.
Весь дом, весь город, вся страна,
строча донос в ночи украдкой,
была тогда заражена
подмётных писем лихорадкой.
И, может быть, лишь твой сосед,
один-единственный на свете,
в то лихолетье слез и бед
не виноват был в том навете.
Не на тебя он доносил,
а на соседа-генерала…
Так что забудь, коль хватит сил,
все десять лет лесоповала.
16.06.2002

* * *
Всё уже известно Небесам:
недруг наш, трагедию и драму
нам в своих штабах готовя, – сам
для себя же и копает яму.
О былом могуществе скорбя,
видя, сколь вокруг нас жутких пугал
враг натыкал, – всё ж не дрейфь. Себя
так и так он сам загонит в угол.
Пусть у букв латинских зверский вид,
не тушуйтесь, ижицы и яти!
Сам себя опять перехитрит
чересчур наш хитрый неприятель.
Что за визг, под стать штурмовику?
Нет, не вражий самолётовылет
это. Это, сидя на суку,
под собою сук наш ворог пилит.
Пусть себе ликует фарисей,
думая, что с русским он вопросом
справился… Рассея, не робей:
всё равно останется он с носом.
Всё уже Творцом предрешено:
Русь Святая – выживет! А значит,
сколь наш недруг ни коварен, но
сам себя же он и околпачит!
17.03.2002

* * *
В «Царской водке» растворяют злато.
В кипятке же – каменную соль.
Но нутро какого агрегата
от утраты растворяет боль?
Может, ствол бездонного колодца,
что пронзил и впрямь собой насквозь
плоть земного шара и, сдаётся
мне, что он и есть земная ось.
Лишь в его жерле любое горе,
канув, перетрётся в жерновах
звёзд «потусторонних», и в растворе
вакуума растворится в прах.
Но через иконы Богородиц
столько боли с горем истекло
из несметных наших душ в колодец,
что не в силах и его жерло
нейтрализовать весь горький траур
всех сердец, рыдающих навзрыд, –
и впервые худшая из аур
чёрной тучей над Землёй висит.
Если б нами зло остановилось,
если б только это удалось, –
может, нам Господь явил бы милость
и не стал менять земную ось!
06.01.2002

* * *
Вертитесь, смерчи и тайфуны,
вершись, воды водоворот,
вращайся, колесо фортуны,
кружись, ночных созвездий свод,
и, поворот за поворотом,
и за витком ещё виток,
назло широтам и долготам,
ты, нить астральная, в клубок,
скорей сворачивайся ладный
в протокосмической пыли,
чтобы ладони Ариадны
тебя Тесею поднесли.
16.05.2002

* * *
Когда однажды догорит костёр
дотла – и станет стылой горстью пепла,
то, значит, страсть, что некогда ослепла,
теперь прозрела, холодно в упор
разглядывая, что ж она любила…
Взгляд, впрочем, может быть и добрым, но
воспламенить всё то, что сожжено,
уже не сможет никакая сила.
И стоит ли гадать, в чём корень зла,
коль свет и пламя стали пепелищем?
Ведь всё равно его мы не отыщем,
поскольку первым он сгорел дотла.
05.06.2002

* * *
Мне ли не знать, что я в твоей судьбе
незрим, как свет, разлитый в полдень в поле.
И впрямь: откуда я и кто тебе?
Осколок в детстве пережитой боли?
Камыш на берегу твоей реки?
Былинка на краю твоей тропинки?
Беззвучный стон на дне твоей тоски?
В твоём бархане – тень твоей песчинки?
Готов бы стать в твоей я мостовой
одним из тысячи камней… Стать тенью,
скользящею повсюду за тобой,
и лестнице твоей служить ступенью.
Стать воздухом, которым дышишь ты,
водой из родника в твоём колодце.
Стеною встать вдоль роковой черты,
куда порою внутренний твой лоцман
тебя заводит дерзостью своей.
Стать якорем твоей мятежной яхте
или незримо тысячу ночей
на ней бессменно простоять на вахте.
В беззвёздном небе факельной звездой
сгореть, чтобы по ней нашла ты взглядом
путь в гавань из пучины штормовой…
Стать призраком, который вечно рядом,
чтоб из такого инобытия
помочь всегда, когда необходимо,
и слить с тобою собственное «я»,
пусть даже станет всем оно незримо.
09.05.2002

* * *
Смешон твой, Кесарь, гнев – и гром и стрелы
железных молний громовержца… Злой,
ты страшен, Зевс. Но глянь: перегорела
вся злость твоя и сделалась золой.
Отходчив Зевс. И ведает Юпитер,
что коль сердит он – значит, он не прав.
О подданные Кесаря! Любите
в нём нервный норов и неровный нрав.
Неровен час, возьмёт он и отменит
назначенные казни… Веселись,
народ, покуда всё ещё отменны
и настроенье Кесаря, и высь,
в которой нет ни облачка, ни тучи…
Гнев – пустяки. Ну, громом оглушит –
и все дела… Но воздержитесь лучше
от нанесенья Кесарю обид,
пусть и невольных. Кесарь так устроен,
что ни одной не может перенесть,
не отомстив. Ни здравый смысл, ни лесть
не в помощь здесь: ему ни спать, ни есть,
ни сесть, ни встать, не отомстивши втрое…
Троянский царь, он сам разрушит Трою,
лишь бы свершилась – праведная ль? – месть.
05.03.2002

* * *
Ничем наш разум от безумья
не отделён у нас внутри,
как ночь в припадке полнолунья
от здравомысленной зари.
Безумство наше и рассудок –
друг в друга вросшие миры:
в теченье тех же самых суток
мы то безумны, то мудры.
Какую истину подаришь
мне завтра, полный диск луны?
Ведь, может, мы мудры тогда лишь,
когда рассудку не верны?
Блаженный, как и одержимый,
смущают и пугают нас
не потому ль, что все должны мы
точь-в-точь такими стать в свой час?
15.05.2002

* * *
Полночный лес под парусом луны
плывёт по воле волн воображенья,
которым правила отменены
все-все: вплоть до закона притяженья.
В часовне чащи пробил час чудес,
и, мачтами поскрипывая, сосны
спешат, чтоб лес уплыл в разлив небес,
как бы страшась, что скоро станет поздно.
Но и в небесном океане звёзд
непредсказуем ветер и неистов,
и будет путь по-своему непрост
у корабля ветвей, стволов и листьев.
Не высока ль покажется цена
свободы от заботы о законах,
когда ей лес надышится сполна
и вспомнит о своих правах исконных?
Но это будет завтра, а пока
лес рвётся в небо, жаждя выси горней,
не ведая ещё, сколь высока
ты, плата за разорванные корни.
14.06.2002

* * *
Вновь на Руси не времена, а – Смута.
Вновь смыла мутно-мёртвая вода
– поскольку это выгодно кому-то –
нам души, как сметает иногда
сорвавшейся лавиной – города.
Безвременье плитой полунадгробной
уже почти совсем накрыло нас,
как бы давая знать, что это – пробный
для каждого из нас предсмертный час.
Ещё чуть-чуть – и нам тела и души
расплющит лихолетия плита
во исполненье бреда той кликуши,
что Смутою была и нанята –
нам на погибель. Наше время люто,
и всё ж, застигнут Смутою из Смут,
в себя приходит постепенно люд,
и, стало быть, как ни лютует Смута,
всё ближе он – над нею Божий Суд.

25.12.2002

* * *
Нет на белом свете Абсолюта,
кроме «абсолютного нуля».
Нет такого счастья и уюта,
чтоб не хрупче были хрусталя.
Нету совершенства без изъяна,
пусть от глаз и скрытого вполне.
Не бывает правды без обмана,
спрятанного в ней на глубине.
Не бывало, чтобы Кесарь круто
всю державу в кулаке держал
так надёжно, чтоб в свой час у Брута
не сверкнул бы в рукаве кинжал.
Нет, увы, любви вечнозелёной,
коей не грозил бы листопад, –
но и нет осыпавшейся кроны,
на которой не зашелестят
молодые листья в мае снова.
Нет на белом свете пустоты
кроме той, внутри пустого слова,
где ни мысли нет, ни простоты.
Не бывает славы, при которой
не росло б количество врагов.
Нету смерти, чтобы к встрече скорой
смертный оказался с ней готов.
Нет не Богом явленного чуда,
чтобы в нём не крылась западня.
Говорят, что без добра нет худа,
так же, как и дыма без огня.
Нет в своём отечестве мессии
и пророка тоже нет как нет.
Но не быть тому, чтобы Россия
не смогла преодолеть всех бед,
коими её Господь на Крестном,
выпавшем на долю ей Пути,
испытует так, что ей к Небесным
Воротам давно пора дойти.
08.09.2002

* * *
Вчера, позавчера, тому три года –
что означают эти все слова?
Позавчера шёл дождь. Что за погода
сегодня? Тоже дождь. А синева
проглянет в небе – значит, день вчерашний,
а не позавчерашний на дворе.
К тому же в замковой пылает башне
и в мае наш камин, и в декабре…
Былое с настоящим неразлучны;
грядущего же, значит, вовсе нет.
Всё так же дремлет у бойницы лучник,
и спит в чулане пыльный арбалет.
Кто в силах отслоить «вчера» от «ныне»?
Кто пробовал грядущее на зуб?
Не мой ли прадед повторился в сыне
моём? Не тот ли это самый дуб,
что коновязью служит три столетья
всем конным возле замкового рва?
И ни клинком, ни самой хлёсткой плетью
рассечь не в силах кровного родства
мы меж «вчера» и «ныне»… Монолитом
они уже сегодня стали здесь…
И зряшны о грядущем все молитвы
не понявшего, что такое «днесь».
24.08.2002

* * *
дочери Лизе

Будь, девочка, сама собой.
Не слушай ни отца, ни маму.
И напиши своей судьбой
свою комедию и драму.
Пиши с натуры жизнь, и всё ж
не уклоняйся от абстракций:
без них простого не поймёшь
и в сложном трудно разобраться.
Но озаренья до зари
не жди, чернила тратя всуе:
возьми да оживотвори
всё, что никак, живописуя,
на холст бумаги ты пером
была перенести не в силах…
Животвори звезду и гром,
и мёртвый сон пустынь унылых,
и упырей болотных сыть,
и голод листьев, ждущих света…
Не воспевать – животворить
и есть призвание поэта.
13.05.2002

* * *
Луча космического сноп,
где подлежишь ты обмолоту?
Возьмётся щёголь или сноб
за эту пыльную работу?
Пыль, впрочем, звёздная. Но нет
кого прельстила бы затея
возиться с ней… И лишь Поэт,
едва ли не благоговея,
вступает в сноп луча, как в дом
родной. Шагает там, бормочет, –
и наливаются огнём
в нём не глаза уже, а – очи.
Он устанавливает связь
с пославшей этот луч антенной,
её космическую вязь
вбирая жадно каждой веной.
Он с вязью той знаком едва.
Ни голоса ему, ни трубы
не мнятся… Но зато слова
всё чётче произносят губы.
Жаль – ни бумаги, ни пера…
Внезапный луч средь серых буден
застал врасплох… Но до утра
он этих слов не позабудет.
И гаснет луч, и меркнет взгляд,
как будто пламенем и не был…
Кому же всё ж принадлежат
его слова? Ему ли? Небу ль?
11.05.2002

* * *
Зелёная трава июня,
как сочен твой зелёный сок,
который белой ночью юной
сочится на речной песок.
Здесь без дождя влажнеют листья,
светла ночная здесь вода…
Июнь карельский, о стилисте
таком мечтали ли когда
венецианские узоры
дворцов, каналов и стекла?
Июнь, чьи полночи и зори
(пока пора не истекла)
не знают, что такое мгла, –
и потому неразличимы,
как близнецы, между собой,
не видя видимой причины
быть разведёнными судьбой…
И впору, кажется, заплакать,
когда ногами мнёшь траву,
чья сочная живая мякоть
вжилась в неё, как и в листву, –
в почти что неземную пору
ночей, лишённых напрочь тьмы,
где не найдёт себе опору
палитра смоли и сурьмы.
Наполнен вечным светом воздух,
и сонм озёр, и в них – вода…
И не понять, зачем о звёздах
душа тоскует иногда.
20.06.2002

* * *
Так вот про что мне травы толковали:
звезда, мерцавшая в ночном овале
едва ли не стеклянного пруда,
была, выходит, лишь звеном спирали,
незримо уходившей в никуда
из неизвестного мне ниоткуда,
где встреча всех спиралевых колец,
сколь далеко б их ни развёл Творец,
надёжно обеспечивает чудо,
соединив начало и конец
её, живой спирали мирозданья, –
и каждая душа, и каждый луч,
любой счастливый миг и все страданья,
порывы ветра и движенье туч,
и дрожь листа, и птичьи все рулады,
и даже этот лес и этот пруд,
и грозы, и дожди, и снегопады
лишь на витке спирали той живут,
как этот луг, как эта дымка дали, –
как весь наш мир, что жив лишь, как ни жаль,
покуда он – на вертеле спирали
над бездной – той, которой нет бездонней…
Но если так – какая же спираль
собою движет мир потусторонний?
23.08.2002

Из цикла «Парадоксы»

Есть что-нибудь, что не парадоксально
в миру, который сам весь – парадокс?
… Гудит народ на площади вокзальной,
с надеждой поджидая паровоз.
Все жаждут – но зачем? – перемещенья
из пункта «Бэ» куда-то к пункту «Це».
У каждого застыло выраженье
восторга и тревоги на лице.
И, ожидая утоленья жажды,
билет плацкартный нервно теребя,
на этой площади вокзальной каждый
надеется уехать от себя.
Никто не знает, правда ли, что можно
такие игры затевать с судьбой, –
но чересчур уж в пункте «Бэ» им тошно
терпеть своё сожительство с собой.
Да, всё парадоксально в их надежде
и вере в то, что в пункте «Це» их «я»,
которое им так претило прежде,
уйдёт от них в страну небытия,
и с поезда они сойдут другими –
не оттого, что паровозный кокс
испачкает их сажей… Нет – во имя
того, чтобы свершился парадокс,
в котором «я» не равен «я», а равен
«не-я» и «ты» тождественен «не-ты»…
Но вот и поезд подан. Как забавен
их штурм вагонов! Словно жгут мосты
все за собой, отрезав путь к возврату
в былые годы, месяцы и дни.
Свершилось! За положенную плату
они уже почти что не-они.
«Куда поедем, братцы?». – «В путь-дорогу,
куда глаза глядят, само собой…»
«Валяйте. Но потом не плачьтесь Богу,
что, мол, дорога вышла кольцевой».
15.09.2002

* * *
Нет счастливчиков, счастливых навсегда.
Нет пожизненных любимцев у удачи.
Нету баловней судьбы, чтоб никогда
не пожили жизнью бы собачьей.
Нет судьбой довольных до конца
средь скопивших больше миллиона,
или средь владетелей венца
и хозяев скипетра и трона.
Пусть не жизнь у них, а благодать:
тишь да гладь и звонкой лютни струны,
даже им опасно забывать,
сколь коварно Колесо Фортуны.
То мятеж, а то переворот –
не до счастья… Им бы хоть покоя…
Колесо Фортуны вдруг возьмёт
и уронит – ведь оно такое!
Среди богачей и бедноты
водятся и щедрые, и жмоты…
Но и тем, и этим полноты
счастья – не хватает отчего-то…
11.12.2002

* * *
Беда в пожаре не горит,
и горе не идёт ко дну,
и даже вес могильных плит
не похоронит ни одну
из непрощаемых обид…
Но ходит слух среди людей,
что где-то там, где тишь и гладь,
вдали, за тридевять морей
от нашей суши, благодать
на неком острове царит,
подобно сказочному сну…
Да только путь, увы, забыт
в ту благодатную страну…
Меж тем и бытие, и быт
внушают нам всего одну
из истин: мол, в краю обид
беда в пожаре не горит,
и горе не идёт ко дну.
12.06.2002

* * *
Отчего так беспощадно остро
ты впиваешься в меня, тоска,
всякий раз, как вспомню тот я остров,
что не виден мне издалека?
Память, память! Ты живёшь без правил, –
так пошли хотя бы смутный сон,
чтоб я вспомнил, что я там оставил
из того, чего я здесь лишён.
Но в ответ – не звука, ни виденья.
Лишь паук, ползущий по песку…
Что ж тогда почти что каждый день я
натыкаюсь сердцем на тоску?
Но о чём тоска? Я этот остров
памятью весь вдоль и поперёк
исходив, нашёл лишь ветхий остов –
но чего? – так вспомнить и не смог.
Знаю: не вернут уже покоя
ни вино мне, ни ворожея…
Знать, осталось нечто там такое,
без чего я сам уже – не я.
11.09.2002

* * *
Погасли уличные фонари,
и пусть с востока небо розовато,
но мёртвый холод яловой зари,
которая полуднем не чревата,
вспухает, словно стынущий рубец
ещё горячей, но смертельной раны,
и кажется: с небесного экрана
рассвет проступит буквами «КОНЕЦ».
И ничего не чувствуешь за ним:
кряхтенья старца, плача ли ребёнка, –
или хотя бы горьковатый дым
костра… Одна оборванная плёнка…
13.12.2002

* * *
Дрожите, листья. Трепещите, свечи.
Мечитесь, тени, по стене и в роще.
Такой уж странный ветер в этот вечер,
что от него и площадь стала площе.
Бушуют в роще вековые кроны.
Во фьордах улиц – свист, как перед дракой.
Сегодня ветер наш от обороны
вдруг перешёл в атаку за атакой.
Врубаясь в рощу, как в преддверье сечи,
плащами плещут всадники лихие
ночного ветра… Ветер ищет встречи
с какой-нибудь под стать ему стихией.
С огнём ли? С водопадом? С горным кряжем?
Пожалуй, он и сам не знает точно.
Но, одержимый нам невнятным ражем,
он жаждет схватки с ровнею – и точка.
Они сойдутся в битве – ну и ладно.
Авось не мы заплатим головами…
Что ж подле них нам ощущать досадно
себя беспомощными муравьями?
15.08.2002

* * *
А в две тысячи третьем году
первый день Водолейской эпохи
белым был: весь в снегу, и во льду,
и в плену горьких дум о подвохе,
уготованном наверняка
нам, пришельцам из эры, где Рыбы
громоздили века на века,
словно мёртво-гранитные глыбы.
Водолейская эра, залей
наши раны, на нас не жалея
струй целебной воды… Водолей,
и средь нас в Царстве Рыб, ей-же-ей,
были подданные Водолея.
И в эпоху сует и тщеты,
посреди фарисейства и злобы
были в Храме твоей доброты
мягкосердны мы, но – твердолобы.
01.01.2003

* * *
И треснул межевой стотонный камень…
И трещины извилистой река
восстановила связь между веками,
как подпись, отменившая века.
И винт, вернувший сломанную лопасть,
и парус, возвративший фок и марс,
зиявшую перечеркнули пропасть
в сознании подвижников и масс.
И, словно снежный наст, «Анастасия!» –
звенела воцарённая зима,
в которую ты в первый раз, Россия,
себе принцессу выбрала сама.
26.12.2002

* * *
Поэзия – ты из числа искусств
беззвучных: как балет, но без оркестра,
и для тебя пяти привычных чувств,
что нам даны природой из реестра
всех ощущений и предчувствий, всех
прозрений и провидений, – так мало,
что вовсе бы надежды на успех
твоих усилий не существовало,
когда бы твой читатель и поэт
в себе шестое чувство не развили,
и там, где упирается в развилье
путь постиженья, выбрали б не свет
мерцающей звезды, а ясность полдня, –
тогда б наш мир имел иной бы вид,
и жило б человечество, не помня,
что и ему был некогда открыт
путь в таинство, трепещущее в звёздах…
И знал бы лишь один полночный воздух,
о чём звезда с звездою говорит.
27.12.2002

* * *
Когда почти совсем недуг
меня сломил, и одолели
мой разум беды – Вышний Дух
(от Кришны? Или же от Леля?)
мне рек у бездны на краю
(не гневный Дух, но – огневидный!)
так (и за слабость мне свою
невыносимо стало стыдно):
«Ещё, – сказал он, – не пора.
Держись, сколь жребий твой ни труден:
ведь, может, главного добра
не сотворил ещё ты людям.
У всех же, кто творить добро
готов сто раз и сотни тысяч,
есть в глубине души тавро,
которое ничем не выжечь.
Носителей того тавра
так мало… Значит, нужно, чтобы
как можно более добра
они успели в мире злобы
свершить среди простых людей,
озлобленных и друг на друга,
и на судьбу… Они всё злей,
особенно когда им туго…
А туже, чем сейчас, петля
ещё им горло не душила
с тех пор, как в мире у руля
в личине дьявола сам Шива
стоит… Верши ж добро, хулу
за доброту считая платой:
назло всему на свете злу
твори и сей добро, оратай!
Да, сей с утра и до утра,
не слушая, что там эпоха
тебе долдонит… Из добра
не вырастет чертополоха.
И пусть пока слабее зла
добро… Оно, подспудно зрея,
окрепнет: добрые дела
недобрых дел всегда мудрее.
Ни чернокнижия нутро,
ни боль, ни скорбь – всё не помеха
добру… Твори его, добро,
не ожидая ни успеха,
ни благодарности в ответ.
Твори с рассвета до рассвета
добро. Твори – и Божий свет
прольётся на тебя за это.
Твори – и никакой недуг,
и никакие в мире беды
не смогут ни согнуть твой дух,
ни отобрать твоей победы
над злом и в смертный час. Твори
добро, как будто ты бессмертен,
и за деяния твои
тебе уход твой незаметен
окажется и самому.
Твори добро, и, растворяясь
в добре, ты не сойдёшь во тьму,
а лишь шагнёшь в иную радость».

03.01.2003