Сергей ГОНЧАРЕНКО

 Вместо предисловия автора

Перевод, перевод, перевод… Не почтовый перевод, не перевод бумаги графоманом, а тот перевод, которому обучают будущих толмачей и письменных переводчиков: перевод-профессия, перевод-судьба (увы, к сожалению, чаще всего незавидная) — перевод адекватный, эквивалентный, точный, полный, и прочая, и прочая…

Словом, перевод — как нечто, чему предшествует явление/сущность иного, как бы изначально более «знатного» рода, — источник, подлинник, оригинал, исходный текст и прочая, и прочая…

Впрочем, он, этот подлинно-оригинальный-источник, не просто предшествует переводу, но более того — надменно-капризно пытается диктовать ему свою волю: «Делай, как я, повторяй сотворённое мною слово в слово — ибо, во-первых, все мои слова незаменимы и нетленны, а во-вторых, плевать мне на то, кто ты есть: раб ли мой или же дерзкий соперник. В этом смысле Василий Жуковский, конечно, ошибся: в нём просто взыграл переводческий комплекс: как может соперничать отражённый свет полнолунного диска с лучами, источаемыми солнцем? Впрочем, тщись, честолюбец, достигнуть моей высоты, — она всё равно для тебя недоступна: искусная мозаика, сложенная мною из безупречно подобранных слов моего языка, теряет своё совершенство, когда её педантично хотят воскресить на чужом для подлинника наречии. Так что замыслив остаться мне верным рабом, ты скорее всего и погубишь себя именно этой своею верностью: точно переведённое слово — мутная переводная картинка — никогда не сравнится с кристальной речью-ручьём живого источника. Ну а если же, бросив мне вызов, ты вознамеришься чуть ли не превзойти меня гармонией звука и смысла, то вынужден будешь, приятель, нарушить врождённый обет перевода быть верным своему оригиналу — а именно этот обет ведь и есть сердцевина твоего ремесла и искусства…»

Увы, в этой спеси «исходного текста» нельзя не найти отголоски весьма справедливых суждений. Но что же тогда происходит? С одной стороны, переводы стихов a priori совсем невозможны, а с другой — ведь они, несмотря ни на что, всё равно существуют! Пожалуй, что здесь налицо или магия или же обыкновенное чудо. Пожалуй… Пожалуй, что этот вопрос остаётся открытым.

И приводимые ниже стихи, — это просто попытка приблизиться к тайне, к истокам едва ли доступного уразумению чуда. Как видно по датам стихов, писались они в разные дни и ночи на протяжении более четверти века, — похоже, что автор их мучился сам этим таинством не раз и не дважды… Конечно же, мучился тщетно — и все же… И все же….

Сергей ГОНЧАРЕНКО

*

СТИХИ О СТИХАХ,

 *

ПЕРЕВОДЫ СТИХОВ О СТИХАХ

Исповедь переводчика

Какие странные слова!

Какие странные значки!

Жуки ли, божьи ли коровки?

Я устанавливаю робко

меж ними смысловую связь,

подозревая и боясь,

что уличу себя в невежестве,

что на меня дохнула свежестью

не мысль — графическая вязь.

Но вот,

но вот: слова проваливаются

сквозь плоскость белого листа.

Теперь их можно трогать пальцами,

они теперь трёхмерны… Да,

они трёхмерны, как молекулы!

Я ощущаю существо

стиха… Он жив. А перевод

сейчас прочту в словарном зеркале.

И у меня довольный вид,

шепчу себе я: «Приготовься!»

И я ещё не знаю вовсе,

что всё мне только

предстоит.

13.02.65

***

Перевести пичугу на стихи…

Перевести стихотворенье в чувство…

Да, перевод — высокое искусство,

где вздох — и тот — подкова для блохи.

 

Не только с языков на языки!

Чтоб мысль не стала родственницей дыма,

её перевести необходимо

на внятный диалект литой строки.

 

Не точен ощущения подстрочник:

он искажает собственный источник.

О непереводимости скорбя,

 

хотим себе перевести себя,

хотим себя перевести для прочих…

Но кто тогда из нас не переводчик?

14.11.71.

***

С левобережия на правый

отвесный берег у реки

стань, переводчик  переправой

для поэтической строки.

Мостов тут нет. Паромов — тоже.

И брода явно не найти.

Легко уйти на дно… Но всё же

трепещет призраком пути

тропа луны — как озаренье:

мол, вот моста живая плоть!

По ней пройдёт стихотворенье,

как по воде прошёл Господь.

О, нарушители границы,

переведённые стихи!

Зря с подлинником вам сравниться

мешают мнимые грехи.

Не вы ли подвиг совершили,

прошествовавши по воде,

не беспокоясь о настиле

и уж тем паче — о ладье?

Не важно, пальма ли, ольха ли

теперь вас приняли в свой лес.

Важней, что вы не сплоховали,

когда речной вас путал бес.

В упор не видя водяного,

вы перешли пучину вброд,

и вот — любое ваше слово –

источник, а не перевод.

04.02.99

***

Всё ж таки загадочная штука

этот самый перевод стихов.

В нём всегда с источником разлука,

но всегда и к подлиннику зов.

Этот жанр ни славы, ни доверья

не сулит сейчас, как и вчера…

Это цех, в котором подмастерья

лишь порой выходят в Мастера.

Мельничный ручей напрасно воду

льёт и льёт на лопасти колёс:

жернова вращаются в угоду

тем, кто до свободы не дорос.

Переводу же без этой воли, -

словно в клетке — певчему дрозду…

Вольный конь, живёт он в чистом поле

и навряд ли ходит в поводу.

Правда, можно натянуть поводья

и коня пришпорить… Но пока

нет свободе места в переводе,

он мертворождён наверняка,

а коль жив — то, знать, из пустоцветов,

потому что всякий перевод —

от верлибра до венка сонетов

в равной мере требует свобод.

17.07.99.

 *** 

Когда в метро, переломив газету,

я полусплю, сердит и бестолков,

и сквозь окно погасшее глазею

на жирный блеск бегущих проводов,

во мне внезапно забормочет строчка,

как будто в ухо дышащий вещун…

Я не спешу тогда. Я ставлю точку.

Я продолженья строчке не ищу.

Вокруг меня — кивающие лица.

Они совсем, как я. И я страшусь,

что ни одно из них не удивится,

когда найду вторую я строку.

И я взбегаю, уминая эскалатор,

иду и повторяю сам не свой

одну строку, уверовавши свято,

что спас её… Не знаю, от чего.

23.11.1965

***

Когда маячит первая строка,

когда зачатие стиха свершилось,

неотвратимо зрячая рука

протянется к невидимой вершине.

 

Тогда и дрожь ночного мотылька,

и трубный рёв шального паровоза

приобретут весомость парадокса

и приведут к стиху наверняка.

 

Суть — нараспах. Бери и постигай

её до дна, пока она ничейна.

У Мастера одно вероученье:

он верует в пришествие стиха.

12.12.1967.

 Порой и пламя озаренья –

огонь, родившийся из тренья.

Не помню, чьё стихотворенье

преобразило ералаш

невнятных замыслов в систему:

не то, чтоб подсказало тему,

а просто проломило стену

и в путь подвигло карандаш.

Давно в шкафу чужая книга,

освободившая от ига

оцепененья — и гляди-ка:

открылась даль со всех сторон…

Но как восторг пути ни сладок,

остался на сердце осадок,

как будто сам миропорядок

таким событьем оскорблён.

Ну что же, тайну сей подсказки

я, право слово, без опаски

готов сейчас предать огласке:

наверно, есть в подсказке толк,

и зря меня сомненья грызли,

раз от неё в известном смысле

замкнулась цепь витавшей мысли

и побежал по слову ток.

Так подаёт идея руку

другой, чтоб выручить подругу.

Ревнуя истину друг к другу,

они поссорятся — и вот

в итоге этой самой ссоры

родится помысел, который

другому точкою опоры

потом послужит в свой черёд.

11.10.77.

***

Поэтическое кредо

Я думаю чувством, а чувствую — мыслью.

Крылатая песня, гнездись на земле

и, чтобы не сгинуть в заоблачной выси,

заботься о мощном крыле.

Бесплотное облако ветра боится.

Бесплоден бездумный полёт.

Поэзия — это не музыка. Только

весомое слово живет.

Прочувствовать — значит понять и осмыслить.

Кто чистое чувство возвел в идеал,

тот к истинной влаге источника чувства,

наверное, не приникал.

Красивой одеждою мысль не украсишь.

Поэт — он ваятель. Поэт — не портной.

Чтоб мир оценил совершенство идеи,

яви её миру нагой.

Поэт — это вовсе не тот, кто оденет

духовное зримою плотью, а тот,

кто душу сумеет увидеть под плотью,

кто форме значенье найдёт.

Наука — и та суесловна. Печётся

она не о правде, но о правоте,

а истину только поэт постигает

в слепящей ее наготе.

Ищи обнаженности трепетный профиль

и знай, наготу облекая в туман,

что даже туману нужны очертанья,

иначе — он просто обман.

Лепи же воздушную песню из глины,

пусть с глубью подружится в ней высота.

Язык — это мысль во плоти, и разумна

земная его красота.

Да здравствует мысль! Мимолетную грезу

исканием истины обремени!

Пусть даже туман под резцом у поэта

окажется камню сродни!

***

Из Мигеля де УНАМУНО

Когда поверяешь стиху

прозренье своё или смуту,

пусть будет на мысли строка

замешена круто.

Но если не разум, а страсть

ты сделал пружиной искусства,

пусть будет погуще струя

пьянящего чувства.

А чтоб заиграло вино,

рубином живым пламенея,

для кубка металл подбери

прочней и звучнее.

На весь остающийся путь

отпущено времени мало.

Мгновения лишнего нет

у нас для привала.

Да будет всё сказано, но

ни слова не сказано даром.

Да будет пружинистой мысль,

а слово — поджарым.

Расхлябанный слог поделом

освистан презрительным свистом.

Пусть жилистой будет строка,

а стих — мускулистым.

***

Скрипят колеса рифм. Ползёт с трудом

тяжелый воз: строка… строфа… страница…

Грозит повозка вовсе развалиться,

когда в пути случается подъём.

 

Не ты ли, рифма, виновата в том,

что стих — телега, а не колесница,

и в том, что заменил рифмач-возница

Пегаса своего ломовиком?

 

То камень на пути его, то яма,

но наш тяжеловоз бредёт упрямо:

мол, ничего не сделаешь — судьба!

 

Покуда не приспело время воли,

уж лучше так, чем зря топтаться в стойле

и ржать у коновязного столба.

***

ювелирная работа

от тебя, поэт, нужна.

Точным словом бей из лука

в сердце сути, ювелир,

чтобы в малой капле звука

отразился целый мир.

***

Из Мигеля де УНАМУНО

Зачем же рифма нам дана?

Что за вопрос! Она нужна,

во-первых, чтоб была видна

работа наша всем сполна.

Концы с концами лишь одна

она нам сводит… Ввысь должна

нас поднимать её спина…

А впрочем, чаще в глубь без дна

она швыряет, как волна.

Есть строчки, где она вольна,

как птица… Чаще же она

на муки в них осуждена.

С ней пустота — и та полна!

Она — китайская стена,

и вдоль неё обречена,

косноязычна и длинна,

плестись, хмельная без вина,

строка… Её ли в том вина?

Зачем же рифма нам дана?…

***

Из Мигеля де УНАМУНО

Манна, упавшая с неба,

слово насущное — хлеб

тем, кто без этого хлеба

высох душой и ослеп.

Плод, насыщающий душу

и оживляющий плоть,

выйди из чрева наружу,

слово, священный ломоть.

Став и творцом, и твореньем,

сделай же, слово, хоть раз

вещим своим озареньем

ты богоравными нас.

***

 Из Мигеля де УНАМУНО

Пусть в ней даже трель чужая

зазвучала, как своя,

всё же песня попугая

хуже песни соловья.

Повторив руладу споро,

на певца он всем похож, —

только душу от повтора

не бросает в жар и дрожь…

Не платя собою бездне,

не добиться, чтобы вдруг

стал и впрямь подобен песне

в певчем горле каждый звук.

***

Оно невозможно, покуда

поэзия — не клоунада,

не фокусничество, а чудо.

Поэту по силам задача

почище, чем чистое чувство.

Не путай, чудя и чудача,

с чудачеством чудо искусства.

***

Из Мигеля де УНАМУНО

Было слово сначала,

до начала начал.

И оно прозвучало,

всё на свете зачав.

Значит, если созрело

слово вещее «будь»,

то от слова до дела

будет короток путь.

Реки руслом проходят

сквозь гранит и века.

Убеждён: происходит

«речь» от слова «река».

***

Мой язык, что с тобою сталось?

Ты — состарившееся детство?

Или впавшая в детство старость?

Не вино ли ты в новой бочке,

то, которое скиснет вскоре?

Нет, язык мой — живая влага,

оросившая древний корень.

Стало будущее минувшим,

но не гаснет его горенье.

Море ливнем впадает в реки.

Продолжается сотворенье.

Ты, кем был я во время оно,

надели меня слогом сущим,

тем, которым с моим народом

буду я говорить в грядущем.

***

Из Висенте УИДОБРО

Поэтическое искусство

Да будет стих ключом к любой двери!

Падение листка, паренье крыльев –

всё, что глаза твои тебе открыли,

ты заново созвучьем повтори.

Твори свой мир, но не расходуй слово

и помни; холостой эпитет — яд.

В наш век не мышцы — нервы всё вершат.

В музей мы сдали мощь десницы, словно проржавленный доспех…

Но оттого слабее мы не стали.

Поэт, быть может, знает лучше всех,

что разум сокрушительнее стали.

Что толку просто воспевать цветок?

Заставь бутон раскрыться в строчках этих!

Не для стихов ли всё, что есть на свете?

Любой поэт - всегда немножко Бог.

***

 Из Мартина АДАНА