© С. Ф. Гончаренко, М. – 2001

* * *
Столпотворение… Творенье
мертворожденного столпа
из жизнетворного горенья
Его души… К Нему тропа не заросла, как и предрёк он,
и весь не умер он, а весь
вошел поверх дверей и окон
в наш мир, в котором вот Он – здесь!
Наперекор всем славословьям,
всем юбилеям вопреки
мы и поныне жадно ловим,
как воздух, смысл его строки.
Да, жив отлитый в бронзе гений,
хотя всё каменно-мертво
в речах во дни его рождений
и дни успения его.
Но чужды самоупоенью
и ангел в нем, и дерзкий черт,
и в такт его сердцебиенью
по нашим жилам кровь течет.
Так извиним казенность слога
властям… Ведь за душой сейчас,
помимо Пушкина и Бога,
нет больше ничего у нас.
06.06.99

* * *
Сам я этого дара не стою,
но, достойные явно здесь плавать,
знайте: лишь на заре золотою
станет эта заветная заводь.
А пока что чернее, чем омут,
гладь ночная у этого плеса,
в темной пади которого тонут
зодиаки и знаки вопроса…
Потому-то, достойным ответа,
но не знающим тайного брода,
надо просто дождаться рассвета
в нужный день неизвестного года.
13.06.99

* * *
Отче, пусть грешен вельми я, –
верить чертям погоди,
что не меня, мол, а змия
ты отогрел на груди.
Отче, всевластный над небом
и над землею – прости,
что ни к обедням, ни к требам
не одолел я пути.
Невосполнима потеря
воцерковления в срок.
Но, лишь в Твой промысел веря,
превозмогал я свой рок.
Блудный Твой сын, и не каясь,
не разминусь я с Отцом,
но к его лику пока есть
шанс прикоснуться лицом.
Ведь не одни прихожане,
но и безбожники сплошь
чуют душой содержанье
истин, бросающих в дрожь.
К истине шествуют в сцепке
сквозь воронье, сквозь вранье
и отлученный от Церкви,
и не включенный в нее.
27.06./03.07.99

* * *
Как было жить нам, Ваша Честь,
среди такого:
нет ничего, а то, что есть, –
всё бестолково?
Да пусть бы бестолково… Нет:
гораздо хуже.
Нас поят мглой, поскольку свет,
мол, нам не нужен.
Кострами будущего зла
подспудно тлея,
здесь речи – подлы, а дела –
еще подлее.
Скрипя зубами, годы мы,
а не недели
всю грязь и мразь протухшей тьмы,
смирясь, терпели.
Но, оказалось, все же есть
на зло управа,
и на нее мы, Ваша Честь,
имеем право,
которого вы, как чумы,
боитесь, судьи:
не вы здесь судите, а мы!..
Не обессудьте.
12/13.07.99

* * *
Пусть заколдован этот круг
округлым рубежом предела,
в котором семь душевных мук
терзают сломленное тело, –
но дух не сломлен всё равно!
Неважно, что и духу туго, –
но он хоть знает, где окно
вовне из рокового круга.
В окно, а вовсе не сквозь дверь,
за истиной, а не за житом
он выберется… Но потерь,
конечно же, не избежит он.
Что ж: без потерь ведь не уйти
и из родительского дома…
Зато, у круга взаперти, –
дух станет лишь душою гнома,
не более… И потому, –
хотя вне круга – тьма и вьюга, –
нельзя не выбраться ему
из заколдованного круга!
24.07.99

* * *
Темень. Лестница крута.
Факел. Пляшущие тени.
В Мертвой башне пустота
высока: не счесть ступени.
Там, средь скалящихся морд
известковых истуканов
и живой почти что мертв,
в мутный мрак и морок канув.
Там с невесть каких времён,
может, с каменного века,
в мертвый камень заточён
корень жизни человека.
Голос певчего дрозда,
благовесты колоколен
не доносятся туда,
где томится этот корень.
Только всё же черта с два,
чтоб, заваленный веками,
пусть, хотя б из удальства,
не пробился он сквозь камень.
Башня мертвая, держись:
он подрыть твои основы
может, чтобы наша жизнь
обрела свой корень снова.
Башня – вроде маяка
посреди людского горя,
чья кручина глубока,
глубже, чем пучина моря,
где смывают грязь и муть
день грядущий и вчерашний…
Ей давно понятны суть
и коварство Мертвой башни.
Вряд ли башенный утес
выдаст пиру или тризне,
как же сквозь него пророс
всё же к людям корень жизни.
03.08.99

* * *
Строит замыслы стратег.
Лодырь вяло бьет баклуши.
Над землей, ища ночлег,
нагишом витают души.
Но ни крова, ни одежд
обрести не суждено им
здесь, где в мире-без-надежд
стужа сплавлена со зноем.
Что ж своею наготой
души объяснить хотят нам?
Может быть, что дух святой
нетерпим к родимым пятнам?
Нет. Оголена душа
лишь затем, что ищет повод
приложить, еще дыша,
к сердцу оголенный провод.
06.08.99

* * *
Всё пройдет, как с белых яблонь дым…
Все костры однажды станут дымом…
Но любой, кто был хоть раз любим,
помнит, что такое быть любимым.
И ему, пожалуй, ничьего
в трудный час не надобно участья,
хоть и за душою – ничего
у него… Одна лишь память счастья.
А ее страстями не стереть
и не смыть недобрыми делами,
ибо в ней вчера, теперь и впредь
вместо дыма – только свет и пламя.
08.08.99

* * *
Отбой по летним гарнизонам,
где часовые лишь не спят, –
а подмосковный лес озоном
омылся с головы до пят.
Омыли плёс речной туманы,
омыл часовню лунный свет…
И мнится: ждет небесной манны
весь ставший черным белый свет.
Но означают ли покорность
судьбе желания чудес?
Нет: чуют собственную гордость
и поле русское, и лес.
Пусть в избах лампочки угасли,
а в городах погас неон,
но фитили в лампадном масле
всё не сдают своих икон
тотальной тьме, в которой нету
– как будто это чья-то месть –
на целом свете места свету,
но озарённым ликам – есть!
12.08.99

* * *
Дай свою, серафим, шестикрылость
хоть взаймы мне на первых порах,
чтоб судьба моя чуть приоткрылась
мне в шести параллельных мирах.
Может быть, во втором Вещий лоцман
не предаст меня завтра беде
и о ту вон скалу расколоться
не позволит моей он ладье.
Может, в третьем найти я сумею
перекресток средь сотен дорог,
где с тропой пересечься моею
всё же путь, ей назначенный, смог.
Вдруг в четвертом останусь я мире, –
в том, где мама еще молода,
а отец в коммунальной квартире,
сняв мундир, чинит вновь провода…
Может быть, не окажется бредом
и избавит мне сердце от мук
пятый мир, где меня бы не предал
ни один закадычный мой друг.
А быть может, лишь миру шестому
я шепну: «Дни мои сочтены,
но в глаза честно гляну любому,
за собою не зная вины…»
Что ж, наверное, закономерно
в первом мире мне меньше везет,
как и закономерно, наверно,
то, что двигаюсь я не вперед,
а, скорей, возвращаюсь к истокам:
к разветвленью дорог за спиной,
где уже всё предписано роком,
но пока что не стало судьбой.
15.08.99

* * *
Зигзаг, достигший высоты,
короче всё же, чем прямая
всё протаранившей мечты,
но так и не обретшей рая.
Зигзаг – мгновенней, чем отвес:
ведь он не ищет вертикали…
Не зря ли молнии с небес
всегда зигзагами сверкали?
Зигзага золотой излом
сродни сеченью золотому…
Но бой между добром и злом –
увы, пролог к иному тому…
От пяди ближе до версты,
чем от сочельника до мая.
Пойми меня хотя бы ты.
Пойми, себя не понимая.
17.08.99

* * *
И дым отечества нам сладок и приятен,
когда печной он и каминный дым.
Но дым горящего отечества, ни пяди
которого врагу не отдадим,
как пелось некогда, не может быть не горек.
Горят казармы, скважины, зерно
и даже танки, рвущиеся в город,
заложенный Ермоловым давно.
Отечество – в дыму, и дым не сладок.
И пепелища, дымом изойдя,
себя бинтуют в паруса палаток,
боящихся и снега, и дождя.
Ну что же: Русь не раз уже горела
и все-таки отстраивалась вновь,
и, матерясь, свое вершила дело,
твердя отчаянью: «Не прекословь!»
Так и теперь – из пламени и дыма
Святая Русь поднимется опять…
Но, Господи, тебе ль необходимо
наш дух на прочность было проверять?
21.08.99

* * *
В честь Спаса медового в храме
святая вода – на разнос.
Мерцает зеленое пламя
над свечками белых берез.
Оно еще не пожелтело,
как весь освящаемый мед,
и карпа зеркальное тело
выбрасывается из вод
пруда, возле самой запруды…
И дождик грибной моросит.
До этого русского чуда
куда там камням пирамид!
Гусиным пером немудреным
выписывает поплавок
свой вензель на светло-зеленом
стекле, поджидая свой срок.
Для стен православного храма –
весь купол из неба и звезд,
и, стало быть, вовсе не драма,
что прах наш не примет погост.
23.08.99

* * *
Все костры однажды станут дымом.
Все дымы найдут у туч приют.
Все кострища, не переча зимам,
всю золу под снегом погребут.
Но и дым, перемешавшись с тучей,
и зола, став снегом с неких пор,
не забудут, как пылал над кручей
меж рекой и лесом их костер.
Дым падет на землю вместе с ливнем.
Снег растает, угли обнажив.
Разве пепел может быть счастливым,
собственное пламя пережив?
Может, может… Пусть метельны зимы,
пусть всю осень льет как из ведра, –
никогда душа золы и дыма
не забудет своего костра.
28.08.99

* * *
По лабиринту логических схем
зря проблуждав много суток,
логик, увы, заблудился совсем,
перенапрягши рассудок.

В омут всех формул нырнув с головой
(принципиальный фанатик),
вынырнул, тяжко дыша, чуть живой,
и без ключа! – математик.

Нет ни ключа, ни решенья… Ответ
не обнаружили пренья.
Ключ от решенья нашел лишь поэт –
походя, в миг озаренья.
29.08.99

* * *
Как они непреклонны,
выраженья их лиц!
Трепещите, колонны
и аркады столиц.
Племя провинциалов
вдруг покинуло глушь…
Разность потенциалов –
напряжение душ?
Всё растет напряженье –
вызревает разряд.
Броун, хаос движенья
кто же выстроил в ряд?
Нет, не в ряд, а в колонны
и шеренги частиц…
Как они непреклонны,
выраженья их лиц!
Они верят, что правы,
что пришел их черед.
Ни налево, ни вправо,
а – вперед и вперед!
Расступитесь, таланты:
нынче ставят как раз
горе-комедианты
вашу драму для вас.
Прочь гоните надежду,
ибо их – большинство,
и к тому же невежду
всё незнанье его
укрепляет бесценно
в лютой схватке за власть…
Раз он вышел на сцену –
будет властвовать всласть.
Что ему аргументы
просвещенной среды?
Горе-интеллигенты,
пожинайте плоды!
04.09.99

* * *
Вот уж не гадал я и не думал,
что придется мне на склоне лет
доставать из сердца, как из трюма,
скорбный груз минувшего на свет.
В этом грузе нет почти что грусти,
но зато такая в нем печаль…
Дотекла река моя до устья
и велит мне: «К берегу причаль».
Отчего б и нет? Да только всё же
в этом месте берег столь высок,
что мороз, гуляющий по коже,
снегом убеляет мне висок.
Да, сойти бы с палубы, не спорю,
безопасней было б и мудрей…
Но река меня уносит в море,
в море смерти, море из морей.
06.09.99

* * *
Взваливать на плечи прежний груз ли?
Всё, что утекло, то – утекло:
как песок сквозь пальцы и как в русле
Сены мутноватое стекло.
Кто сказал, что невесома ноша
прошлых грамматических времен?
Вес и тайной мысли, и дебоша
прежних лет никем не отменен.
Но за нынешнее не в ответе
виртуальный мир, чей миг истек:
у реальных рек на белом свете –
в неизбежном будущем исток.
08.09.99

* * *
Пусть он крыт соломенною кровлей,
хижиною замок не зови.
Чувство чести – это голос крови,
тот, что у семи колен в крови.
Кто сказал, что Богом-де обижен
и душою чуть ли не зачах
каждый, кто живет под крышей хижин,
даже если теплится очаг
у него в дому?.. Свое участье
выражать ему не торопись:
у него, быть может, больше счастья,
чем твои вмещают ширь и высь.
Да, видна звезда в прорехе кровли,
но в душе не смолкли соловьи…
Чувство чести – это голос крови,
что у всех колен его в крови.
Чувство чести – не мечта о мести,
а всего лишь клятва предпочесть
умереть сейчас на этом месте,
защищая попранную честь.
12.09.99

* * *

«Декабрь – не месяц, а дикарь…»

Леон де Грейфф

Ах, бабье лето!
Истекай
своей декадою
тепла.
Что толку в нем,
когда декабрь
уже нацелил два ствола
в летящих белых
лебедей
и скоро станет
бить их влёт,
и снежный пух
на нас падёт,
как ни радей,
как ни робей.
Декабрь –
не месяц, а дикарь.
Декабрь,
твой иней – это «инь».
Декабрь:
печурок чад и гарь.
Декабрь:
пустыни белой стынь.
Декабрь:
всем месяцам декан.
Декабрь,
несущий в чреве «ян».
Декабрь,
гремучая спираль
гюрзы, свернувшейся в кольцо
минувших дней, ночей и утр.
Декабрь:
дракон, который мудр.
Декабрь-горыныч,
лютый змей.
Декабрь,
дичащийся друзей
и не имеющий подруг!
Декабрь,
чей ветер столь упруг,
что рвет он парус
белых вьюг!
Декабрь,
чей холод зол и лют.
Декабрь
потрескавшихся губ.
Декабрь,
так что ж тебе твой люд
твердит, что всем ты
мил и люб?
Декабрь –
не месяц, а – дикарь!
Декабрь, быть может,
дело в том,
что и сегодня, как и встарь,
ты подытоживаешь том,
в котором – всё, что в этот год
произошло уже и что
уже в нем не
произойдет?
15.09.99

* * *
Лишь подумал я о рокировке,
как судьба опять мне ставит мат.
То ль таланта нету, то ль – сноровки,
то ли перед Богом виноват.
Виноват, конечно же… Виновен.
Признаю вину и сознаю.
Как дикарь, стеклярусу диковин
отдал я в залог судьбу свою.
Странник, с той поры я в странном страхе
вслушиваюсь в тиканье минут…
Что же на рассвете снова к плахе
не меня, а ближнего ведут?
20.09.99

* * *
И снова осенней капелью
за окнами капает ночь, –
и даже колдуньему зелью
печали моей не помочь.
Казалось бы, экая важность:
дожди и промозглый туман…
Курится осенняя влажность,
как будто турецкий кальян.
И бьются всей тяжестью оземь
промокшие листья берез…
Ну что же… Похоже, что осень
берется за дело всерьез,
стирая черты и приметы
всего, чему выпал удел
наивно составленной сметы
на лето отложенных дел.
22.09.99

* * *
Вопреки всем диспутам и ссорам,
кто б чего бы как бы ни хотел,
вздорное останется лишь сором,
дельное – окажется у дел.
Даже отступление ступенью
к будущей победе может стать,
ибо долг служить долготерпенью
долгу чести воинской под стать.
Уж таков удел всего, что суще
и всего, что только предстоит:
настоящий день и настающий
сплавлены в единый монолит.
В глубь его нельзя проникнуть взором,
но известен в ней водораздел:
вздорное навек пребудет вздором,
дельное – окажется у дел.
26.09.99

* * *
Пусть верный долгу слишком долго
через стремнину ищет брод,
но раз в нем живо чувство долга,
он лишь должник, а – не банкрот.
Хотя листва и не опала,
но птичий гомон в ней умолк.
Страшнее, нежели опала,
еще не выполненный долг.
Река судьбы взбурлит задолго
до дня, когда найдется брод,
и всё ж: в ком живо чувство долга,
тот лишь должник, а не банкрот.
05.10.99

* * *
Набежала вдруг на день
тень.
Канул в этот полумрак
враг.
Стал опасней он вдвойне
мне.
Но зато от забытья
я
вдруг очнулся и постиг
вмиг,
что река-то мне про брод
врёт,
что стремнина лишена
дна
и что только сумасброд
брод
ищет в бездне, где – страна
сна.
Лучше стану-ка умней
дней,
не сумевших превозмочь
ночь.
И во тьме, и средь огней
с ней
на нее похож я точь-
в-точь.
Ибо эта темнота –
та,
где рождается на свет
свет.
Не криви, недоброта,
рта:
у тебя таких примет
нет.
07.10.99

* * *
Все костры однажды станут дымом.
Свечи все однажды догорят.
Всякий витязь, что непобедимым
слыл – однажды выронит булат
из десницы в смертном поединке,
рухнув наземь с белого коня…
И любой оливе ^* и былинке
не избегнуть траурного дня
угасанья смертного – успенья
и преображения во прах…
Знаю, знаю… Что ж тогда ступени
высечены в синих небесах?
Высечены в воздухе незримом,
как в хрусталь налитая роса…
Все костры однажды станут дымом –
тем, что вознесется в небеса.
08.10.99

© С. Ф. Гончаренко, М. – 2001

* * *
Он чем-то странен, этот город:
нет хижин в нём и тьма — палат, -
но словно молотом расколот
его былой певучий лад.
И шрам от этого раскола
проходит через каждый дом,
змеясь от потолка до пола
ещё не видимым рубцом.
Тут сны зловещие столь часты,
что всевиденья — вещи… Но
все ко всему так безучастны,
как будто всё предрешено…
27.02.2000

* * *
Двадцатый век
уходит… Снег.
Восьмое марта.
Часы — «тик-так»,
но всё не так
ложится карта.
А что гадать?
Не сделать вспять
уже ни шага.
Душа, не ной:
судьбы иной
не даст и Прага.
Ни Карлов мост,
ни трепет звёзд
над Вышеградом
не возвратят
тот сладкий ад,
где рай — так рядом…
08.03.2000, Прага

* * *
Я знал, что лёд пока что тонок
и в берега ещё не врос.
Но незнакомый мне ребёнок
сказал: «Гляди, какой мороз!
Всё не застывшее замёрзнет:
и проруби, и полыньи…»
Так стали азбукою Морзе
с тех пор все ночи мне и дни.
Тире и точки, писк морзянки
в промёрзшей памяти моей …
Где, мальчик в трёпаной ушанке,
ты нынче ловишь окуней?
Не помню я, куда ушёл он
по замерзающей реке
в своём тулупчике дешёвом
с дешёвой удочкой в руке.
Да и ушёл ли он? Скорее
растаял в воздухе, как дым.
Тире и точки… В ноябре я
какого года встречусь с ним
опять? И тут меня, как вспышкой,
вдруг озарило: в мире зла
в тот день, прикинувшись мальчишкой,
моя душа топиться шла…
11.03.2000

* * *
Ну вот и всё. Отдать швартовы,
а якорям — покинуть дно.
Похоже, были мы готовы
к разлуке с берегом давно.
Бизань и марсель парусами
трепещут, чуя близкий бриз …
Похоже, знали мы и сами,
что это будет не каприз
на этот раз… И что отплытье
приуготовлено всерьёз,
и что подобное событье -
скорее норма, чем курьёз.
Так что ж мы смотрим, брови хмуря,
и не спуская с неба глаз,
как будто ждём, что грянет буря
и в гавань вновь загонит нас?
13.03.2000

* * *
Убежать? Бесполезно.
С ношей нам не уйти.
А к победе над бездной
не дано нам пути.
Нет ни флангов, ни тыла -
лишь разор и урон.
Бездна нас обступила
не со всех ли сторон?
Ей лишь к нам бы пробраться
и забрать нашу кладь…
Получается, братцы,
что — пора помирать.
Пусть — пора. Но и в бездне
не сдадим небытью
мы, подобную песне,
эту ношу свою.
Удостоится чаша,
наша с вами душа,
ноша общая наша,
звёзд Большого Ковша.
20.03.2000

* * *
От всякой порчи мне волшба
магическое слово
нашла… И всё ж со мной судьба
по-прежнему сурова.
Ну отзовись на мой ты зов,
судьба! Ужель не вправе
я ждать не просто светлых снов,
а просветлённой яви?
Твердя заклятье наизусть,
души не успокою.
И всё ж… «судьба, не делай грусть
в моей груди тоскою!»
21.03.2000

На 19.03.99

Нет, не судите строго, Ваша Милость,
за то, что я навряд ли назову
что именно мне снилось или мнилось,
а что, возможно, было наяву.
Не то чтоб утекло воды столь много,
не то чтоб одолел меня склероз, -
нет, потому лишь не судите строго,
что всем своим видениям всерьёз
я доверялся… И в толпе вокзальной,
и в зале, где все стены — из зеркал,
я от действительности виртуальной
реальную навряд ли отличал.
Не в осязанье веруя, а в зренье,
мираж мешая с явью, как шаман,
вполне я мог за вспышку озаренья
не раз принять оптический обман.
Знать, поделом ни дна мне, ни покрышки!
Костлявая, когда ж успела ты
в моей проставить телефонной книжке
поверх имён могильные кресты?
Друзья всё уходили вереницей,
но я почти не чувствовал потерь:
ведь в мире виртуальном все их лица
и все сердца их живы и теперь.
Теперь — терпи… И слушай каждый голос,
записанный на плёнку… Представляй,
что, дескать, жизнь твоя не раскололась,
хотя они ушли в нездешний край.
Не раскололась? Паутиной трещин
лишь и покрылся виртуальный мир,
где не вчера ли жизнью был обещан
мне с ними наш излюбленный трактир?
А ну как и тогда избег раскола
мир, где реален только виртуал,
когда, сломавши крылья, Гойтисоло
на мартовском асфальте умирал?
24.03.2000

* * *

«Жёлтый госпиталь военный…»

Кончался март. И ты скончался:
знать, всех молитв иссякла мощь…
И, смертного дождавшись часа,
пошёл в том марте первый дождь.
И всё же много снега было
на третий день. И ветер дул.
И слушала твоя могила
стрелявший в небо караул.
Почётный марш, и всё такое -
медали, кортик, ордена…
И приняли тебя покои,
где нет ни двери, ни окна.
Но и в челне простого гроба,
ты, всем уставам вопреки,
на всё, что сверху, смотришь в оба,
не разжимая кулаки.
Не надо бы. Смирись с покоем,
как будто он — дурной приказ.
Приказ по фронту, спорить с коим,
комбриг, не принято у вас.
К тому ж не всё так безнадёжно.
Жива кубанская лоза.
И с моего лица тревожно
глядят на мир твои глаза.
25.03.2000

* * *
Школьным почерком в мятом конверте -
наш ночлег на краю ледника,
где лишь метр до мечты о бессмертье,
но до смерти зато — полвершка.
Альпинист, словно слившийся с камнем,
и орлов голубая страна…
Как не верилось в то, что мы канем
все в свой час в эту бездну без дна.
Не в глубокую, нет, а — в сквозную:
в щель, вспоровшую землю и жизнь, -
и не вымолить будет иную
долю нам, как за свет ни держись,
как ни брось всё на свете усердье,
чтобы вгрызться хоть в небо, хоть — в склон…
Отчего ж, не прося милосердья,
словно каждый ей заворожён,
всё идут, как на голос свирели,
альпинисты в обитель орлов…
Знать, чем выше взошёл ли, взлетел ли,
тем надёжней к паденью готов.
28.03.2000

* * *
Ну вот и всё. И разрубил.
Ни боли нет, ни страху.
Не капля крови, а рубин
кристаллом пал на плаху.
Был очень благороден цвет
упавшего кристалла.
Был узел гордиев — и нет
его — как не бывало.
Жаль, что шевелятся концы,
как щупальца у спрута,
и рассечённые рубцы
всё ищут почему-то
то, от чего отсечены
они секирным взмахом.
Ужель вернулись из страны
приговорённых к плахам?
Ну-ну. А вдруг Фригийский царь
наладит колесницу
и всё вокруг неё, как встарь,
опять начнёт крутиться?
Да нет, пожалуй… Мудрецов
таких сыскать едва ли,
чтоб из обрубленных концов
единство изваяли.
Разрублен узел. Кровь была
рубиновой и гордой:
ведь в сердце этого узла -
твоя аорта, Гордий!
05.04.2000

Памяти Ген. Иванова

Ты откуда, печаль? Что за пифия спьяну
из какого оракула мне предрекла
эту скорбь, что, скорее, похожа на рану
и на вас, погребальные колокола?
Где месила, мука, ты мне горькое тесто
не для хлеба — для снеди снедающих мук?
Где нашла ты, тоска, это лютое место:
трюм, откуда бессилен я вывернуть люк?
Где ключи от кручины, скрутившей в темнице?
Где потерянный к свету секретный пароль?
Бог с ним, светом… И дальше в темнице томиться
я готов, — но откуда во мне эта боль?
ночь на 07.04.2000

* * *
Вестимо: от сумы и от острога
не стоит зарекаться на Руси.
А уж считать, что всякая дорога
ведёт здесь к Храму — Боже упаси!
Скорей — ведёт в трактир или к погосту,
где остов церкви позабыл псалмы…
Как жить? А так: не зарекаться просто
ни от СИЗО, ни от пустой сумы.
Вот и опять мы проиграли раунд
вам, фарисеи, — но не кончен бой!
Мы просто отвлеклись. Ушли в бэкграунд,
но не порвали с собственной судьбой
и в диссидентстве… Верные константе,
мы вновь на ринге смотрим вам в глаза.
Наш Пересвет — он капитан в команде,
где номером вторым — Тимир-Мурза…
08.04.2000

* * *
Я знал, что лёд пока что тонок,
но всё же я ступил на лёд,
и подо мной, упруг и звонок,
прогнулся он, мой эшафот.
И было мне за час до казни
чудно, что именно таков
мой эшафот, где без боязни
сновали сорок рыбаков.
Они во льду сверлили лунки,
Они мормышками трясли…
Меж тем пора моей разлуки
с очарованием Земли,
со всеми радостями, всеми
её соблазнами, — уже
- согласно утверждённой схеме -
была близка: на рубеже
меж той вон прорубью и этой
невидимою полыньёй.
Рубеж прощания с планетой,
которую зовут Землёй.
Ну что ж. Не зря ведь мне с пелёнок
всё снилось то, как я уйду…
Я знал, что лёд пока что тонок
и потому — пошёл по льду.
10.04.2000

© С. Ф. Гончаренко, М. – 2001

* * *
Двадцатый век — он век разоблачений
и разочарований… Веский груз
его открытий и его учений
не укрепил наш с истиной союз.
А начиналось всё почти что складно:
сулило столько… Но двадцатый век
вдруг взял слова своих же клятв обратно
и всех своих пророков опроверг.
А ведь какие в нём кипели страсти!
Каких идей бурлил в нём океан!
Что только в нём ни приводило к власти:
мосты, подкопы, подкупы, таран…
Как предавали в нём! Как продавали
себя же — с потрохами и душой!
Как радостно икары в нём сгорали,
взлетая к цели — светлой и большой.
Сколь бескорыстны подвиги в нём были:
как в восемьсот двенадцатом подчас…
А как любили в нём! Иные были
так и просились Мастеру в рассказ.
Зловещие сто лет энтузиазма!
Век неподдельной веры только в ложь!
Век чистого циничного маразма
блудливо-целомудренных вельмож.
Но — в том же месте, в то же время… В то же! -
Дышал ещё один двадцатый век, -
и с головы до пят был непохожим
на прочий мир тот маленький отсек
внутри большой беспомощной подлодки,
которой было всплыть не суждено…
Лишь в том отсеке в час последней сходки
без паники играли в домино.
Не потому, что верили в спасенье
или в загробный мир бессмертных душ, -
а потому, что смерть на дне — везенье
для моряка… И шахмат нет к тому ж!
Двадцатый век тонул не как «Титаник»,
а — субмариной… Ибо мудрецы,
дабы закрыть вопрос о вкладах тайных,
решили спрятать в воду все концы.
Тони же, субмарина, с капиталом,
который капитана заменил…
Родной мой век, ты лгал в большом и в малом…
Так утони, зарывшись в донный ил.
09.05.2000

* * *
На Садовом в гуще «мерседесов»
растерялся конный Дон Кихот.
Никогда не видел столько бесов
ко всему привыкший сумасброд.
Зря, выходит, он поверил Санчо,
что его, Кихота, мол, поймёт
лучше, чем родимая Ламанча,
русский романтический народ.
Русская душа непостижима,
и умом Россию не понять:
то она в восторге от режима,
то разочарована опять.
Гулко бьётся сердце Дон Кихота…
Вот он взял копьё наперевес, -
где ж ты, главный бес? Вон та «тойота»?
Или же вот этот «мерседес»?
Впрочем, чёрт с ним, с бесом, — он ведь вроде
и не знает, кто есть Дон Кихот,
так что это адово отродье
от суда идальго не уйдёт.
Хуже, что Кихот столь много нищих
не встречал за век немалый свой…
И, скорбя об этих нищих тыщах,
скачет Дон Кихот по осевой.
Сердцем чует он, что надо биться,
но умом не понимает — с кем?
И к тому ж боится, что столица
вдруг да вместо беса манекен
выставит на бой… Тогда в банкирах
подвиг рыцаря не породит
беспокойства о судьбе всех сирых,
не вселивши в толстосумов стыд.
Да, постыдна роль миллионера
среди миллионной бедноты…
Ни одна религия и вера
не прикроют этой срамоты.
Даже жаль беспечных богатеев
нищим, да и просто беднякам:
за металл (ворованный!) затеяв
свару с конкурентами, врагам
то они дорогу переходят,
то совсем перекрывают путь.
Потому в авто, на теплоходе,
в бане, в кабаке каком-нибудь, -
но свинец находит их охотно…
То ли дело мы — сплошная голь!
Нам любая фраза Дон Кихота -
в наше братство тайное пароль.
Нас гораздо больше, славный рыцарь!
Санчо прав: Россия — та страна,
что с тобой сильней Ламанчи слиться
жаждет, ибо — с детства влюблена
в Рыцаря без страха неудачи…
Всякий русский за тебя — горой, -
ведь пойми, идальго из Ламанчи:
ты — национальный наш герой.
14.05.2000

* * *
Несложно вставить в песню не её слова, -
увы, — и выкинуть из песни слово — можно…
И что с того? Подложный текст для большинства
из нас не зазвучит фальшиво или ложно.
А ведь от вставленных и выкинутых слов
меняются и ритм, и совокупность смысла,
как будто некий червь, прогрызший мякоть снов,
проел насквозь и явь, и спутал в ней все числа.
И всё-таки поёт доверчивый народ,
нигде ни в чём не замечая искаженья,
фальшивые слова… И как ещё поёт!
Поёт самозавбенно. До изнеможенья.
Но если это так, — то, значит, нечто есть
магическое не в словах, а — в песнопенье…
И пение само и есть благая весть,
что наше оценил Господь долготерпенье.
09.07.2000

* * *
Не милуй, грозный Государь,
смиренного раба.
Раз впрямь смиренна эта тварь,
позорного столба
ей надобно пройти урок,
чтоб как рукой сняло
смиренье это… Явно впрок,
а вовсе не во зло
ему такой пойдёт урок,
и он не будет впредь
ни плеть смиренно, ни оброк,
ни барщину терпеть.
А лучше-ка вели пороть,
спустив с него штаны,
чтоб хлопьями холопья плоть
сползала со спины.
Тогда уж точно, господа,
уж точно, Государь,
не будет гнуться никогда
спина его, как встарь.
Порите, баре, мужика
так, словно это — вор,
чтоб уж потом наверняка
он взялся за топор.
04.07.2000

* * *
«И рече Сва в поле нашем. И бъёт крылами
Матерь Сва… Се б то зрячьте вокруг. Увидите
Птицу Сва во главе вас. И ведёт она вас до витяжженства
над врагами. Се бо с Птицей Сва вы и одержите победу…»

Из «Велесовой книги»

Знать, всё ж таки чего-то мы хотели,
коль сами завели себя сюда -
в такую топь… Раз на такие мели
свои же посадили мы суда.
Кто на мели, кто тонет, кто из чащи
никак, плутая, не найдёт пути…
Вот и задумываемся всё чаще,
чего же мы хотели обрести.
Ан в памяти — дыра. Хотели — точно,
но только вот чего? — не вспомнить нам.
Похоже всё же, что — реки молочной
со сладким киселём по берегам.
Ужель иного не вложили смысла
мы благородно в низменную цель,
не зная, что река уже прокисла,
и кое-кто давно уплёл кисель?
Романтики, мы, право, этой грязи
в уме и не держали никогда, -
но, сидя на уютном унитазе,
в душе вас одобряли, господа,
за ваши дерзко-зверские реформы,
за псевдоправды лютые слова…
Интеллигенты, мы давали форы
ворам на марафоне плутовства.
Так всё-таки чего же мы хотели?
Зачем сюда вели мы с вами нас,
где стали нам наградой в общем деле
лишь нищета и стылый унитаз?
15.07.2000

Памяти Элисео Диего

Всё петляет дорога.
Кони мчат наугад.
«Что ни власть — то от Бога», -
зря ли так говорят?
Может, в новой затее -
корни будущих драм?
«Провиденью виднее», -
шепчут по городам.
Чьи-то белые крылья
режет чёрная ложь.
Кулаки от бессилья
сжаты — не разожмёшь.
Новой эры эпоха -
вроде б всем — благодать,
только нам вздох от вздоха
всё труднее дышать.
Всё петляет дорога,
кони мчат наугад…
«Это — сцена пролога!» -
знатоки говорят.
Где цвели раньше вишни,
ныне — пыль пустыря…
Ниспошли же, Всевышний,
в путь нам поводыря.
31.07.2000

* * *
Выходит, вновь объявлена охота
на нас… Военно-високосный год.
Кавказ. И снова русская пехота
кишками затыкает вражий дот.
Казалось — это далеко. Казалось…
Но я затылком сразу ощутил
оптический прицел… Увы, касалось
всё это всех, раз тыл уже — не тыл.
Печатный шаг всей королевской рати,
да нет, — не всей: всю не смогли собрать, -
достанет ли господней благодати
тебе, чтоб смять всю дьявольскую рать?
Ведь вон какие были телесцены!
Снимали, в основном, Охотный ряд,
где олигарх с лицом олигофрена
внимал, что скажет демоказнокрад.
А может, впрямь так далеко от фронта
до наших обжитых панельных стен?
Пятнадцать лет хрипит пластинка «Рондо»
на тему государственных измен.
Мы к лейтмотиву этой страшной темы
привыкли так, что можем спеть рефрен,
ну,а на самом деле — кто мы? где мы?
и что за странный «ветер перемен»
срывает театральные афиши,
рвёт лопасти исправных ветряков,
и не скрывает, что он послан «свыше»,
чтоб наломать как можно больше дров.
А впрочем, что там — «выше»? Ворон, каркнув
на ветер, видит с высохшей ветлы,
что «выше» нет в помине олигархов:
для них вериги неба тяжелы.
Так может быть, — и леший с ней, с изменой?
Люби! Забудь про дьявольскую рать!
В конце концов, бред жизни нашей бренной
любовью лишь и можно оправдать.
Люби, влюбляйся, делайся любимым!
Люби, — насколько сердцу хватит сил!
Пороховым из рощи пахнет дымом?
Да нет же, — это дым паникадил,
наверно… Но объявлена ж охота!..
На нас! Два сердца бьются в унисон.
Спасла любовь когда-нибудь кого-то?
Вон, впрочем, наш стрелок! Один патрон,
всего один в его стволе… На клёнах,
жаль, нет листвы… Что ж, киллер, карауль!
И впрямь, когда близки сердца влюблённых,
убийца вдвое меньше тратит пуль.
12.04.2000

* * *
И снилось море, и во сне вскипала
волна, и шёл вдоль берега прибой…
Не завтра ли начало карнавала?
Да нет, на завтра был назначен бой.
Грядущее, грозя кровавой бранью,
вело подсчёты будущих потерь…
Но жизнь вдруг повернулась новой гранью,
как в старом замке — потайная дверь.
Так что там, во внезапном коридоре:
дорога к морю или же — в тупик?
А впрочем, так ли важно, есть ли море
за гранью, если точно есть родник?
28.07.2000

* * *
Как льдинка за ворот камзола,
забытую память тревожа,
валторны внезапное соло
пройдётся морозом по коже.
Мгновение взлёта ли, срыва -
неважно. Важнее другое:
что было мертво или криво,
то вольтовой стало дугою.
02.08.2000

К***

Ты снова венценосно не права,
и всё же, виноватая царица,
по праву правого «Давай мириться!» -
я говорю. Монаршие права
тебе дают и право быть неправой,
как парус — право плавать кораблю.
Что проку в ссоре, если я люблю
твой лик и так — с неправою оправой.
00.00.0000

К***

Протяни мне руку, улыбнись мне.
И скорей: иначе пропаду.
Что-то там, в небесном механизме,
вновь с моей кометой не в ладу.
Улыбнись и протяни мне руку.
Без тебя в душе моей — разлом.
Только всю до капли педнауку
отложи, пожалуй, на потом.
Слышишь плеск флюидовых течений?
Чуешь, как трещит земная ось?
Протяни мне без нравоучений
руку… И — постигни. Или — брось.
19.05.2000

* * *
Вот всё и выяснено. Вплоть
до точек всех над «и».
Живи, душа, но только плоть
ты по себе найди.
Всё прояснилось. Голос — сух
и холодны слова.
Ну что ж: на смену тела дух
имеет все права.
Но плоть, оставшись без души, -
бездушный душегуб,
так что случайно не реши,
что это тело — труп.
Дух отлетел, но плоть — жива,
хотя и холодна
и твёрдо верит, что права
всегда во всём она.
И веры той не побороть
ни про себя, ни вслух
молитвою — покуда в плоть
не вникнет новый дух.
Он в ней совьёт своё гнездо
и одухотворит
её, отмерив от и до
и смысл её, и стыд.
30.07.2000

* * *
Когда друг друга разлюбили
любовники — их две любви
или — любови, — тают? Или,
покинув прежние свои
тела и души, поселиться
спешат в телах других двоих,
чтоб в тот же миг любовью лица
светиться начали у них?
Любовь — ей нету дефиниций
ни на одном из языков, -
но те, кому дано влюбиться
друг в друга, чувствуют без слов,
когда она, как наважденье,
всецело поглощает их,
даря — на время — день рожденья
один и тот же на двоих.
11.06.2000

* * *
Уж за полночь. Я ль не верил,
де Грейфф, в твоего сыча?
Считая мои потери,
тускнеет моя свеча.
Докурена сигарета,
да жаль, не дописан стих.
Дышал он ведь рядом где-то,
но дёрнулся — и затих.
Затих — задохнулся будто…
Чей сыч его воскресит?
Ничей: вернул почему-то
обратно его в зенит
космический луч… Он в бездне
следит, космический луч,
за тем, чтоб к стиху и к песне
был свой музыкальный ключ.
То ль счёл он его незрелым?
То ль тусклой была свеча?
Дано это знать лишь стрелам
космического луча.
Вернись же полоской узкой:
я сердце подставить рад
под стрелы твоих корпускул,
под волн твоих водопад.
05.06.2000

* * *
Удача! До неё лишь только малость
осталось… Так что Бога не гневи!
…Но ни к чему удача оказалась,
когда постигла: рядом нет любви.
Потом опять дарила дар за даром
судьба, и звонко пели соловьи,
но выяснилось — этого и даром
душе не нужно, если нет любви.
Зачем, успех, со мной ты неизменно?
Друзьям, успех мой, душу не трави:
вдруг невдомёк им, что везенье бренно,
покуда не пророс он, луч любви.
И даже в час, когда триумф заветный
на славу предъявил права свои,
все лавры оказались ношей тщетной,
поскольку в сердце не было любви.
И с колеса Фортуны вниз отвесно
упавшему, во прахе и в крови,
любое состраданье бесполезно
когда не знал он истинной любви.
Сосновый бор… Земля и небо — в хвое.
Попробуй взор от бора оторви!
Но коль прекрасен этот мир, то вдвое
бессмысленно прожить в нём без любви.
Дерзай, твори и буйствуй, как угодно:
хоть ангелов, хоть бесов призови, -
но всё равно всё суетно-бесплодно,
всё — тлен, за исключением любви.
16.07.2000

Заклинание

Знаю: не про нас дорога к раю,
но хотя и нет пути нам в рай,
даже не прошу, а заклинаю:
чести наших предков не предай.
Бог с ним, с раем, — не было, похоже,
среди наших пращуров святош -
но для строгих епитимий, Боже,
их грехов навряд ли наскребёшь.
Ни дворянской, ни казачьей чести,
той, что дорожили столь они
- каждый в одиночку и все вместе -
заклинаю, сын: не урони.
Не было у нас в роду безгрешных,
но снискавших славу — через край…
Эту славу, к нам из тьмы кромешной
тянущуюся, не замарай!
Смесь героя c дурью сумасброда -
то ли доблесть это, то ли хворь?
Эти гены собственного рода
заклинаю, сын: не опозорь.
Лезли в воду, не нащупав брода,
в глубь вгрызались, шли войной на высь…
Грех гордыни, эту карму рода
своего — безвольем не унизь.
Становились гордостью Державы,
различая сердцем Кривь и Правь…
Сын, настигшей их невольной славы,
заклинаю я: не обесславь.
Все — от поколенья к поколенью,
тайную передавали весть
о труде целебном — так что ленью,
сын, деяний их не обесчесть.
Да, в труде, как мирном, так и ратном,
все за Русь готовы лечь костьми
были… И заклятьем троекратным
заклинаю, сын: не посрами
ты свой род перед лицом всех прочих,
даже если кажется — невмочь…
Но свершений дедовских и отчих,
заклинаю, сын: не опорочь.
Не тебя ли окликают свыше?
Так не измени своей судьбе!
Не позволь, чтобы изгрызли мыши
свиток дел, доверенных тебе.
19.07.2000

* * *
Ты выковал булат
для битвы с подлым бесом?
Тогда спеши склепать
кольчугу для себя.
Опояшись мечом
и отправляйся лесом
туда, куда велит
твоя ворожея.
Надень надёжный шлем
и опусти забрало.
Проверь длину копья
и каждый свой доспех.
И помни, что тебе,
ни много и ни мало,
нужна победа. Да.
А не простой успех.
В грядущей битве той
ни правил нет, ни рамок.
Да что там в битве! Нет:
в пожизненной войне.
Лишь только въедешь в лес,
покинувши свой замок,
как вот он, Сатана, -
с тобой наедине.
Не слушай речь его!
Пусть хвалится мандатом
на то, чтоб сеять смерть…
Изыди, серный дым!
Проткни его копьём
и разруби булатом.
Свали его с коня,
оставшись верховым.
Но пусть его твой конь
затопчет в прах копытом,
пускай твоим копьём
к земле он пригвождён, -
всё ж не спеши считать
противника разбитым
и не ликуй в душе,
что ворог — побеждён!
Уже назавтра он
восстать из праха может,
и, значит, завтра вновь
меж вами — смертный бой.
Отныне каждый день,
что был тобою прожит,
да будет днём побед,
одержанных тобой!
Коварство Сатаны,
вестимо, безгранично.
В запасе у него
и масок тьма, и лиц…
Так вынь же, Витязь, меч
и очерти сам лично
вокруг себя кольцо
магических границ.
Разбитый много раз,
и бес поймёт однажды,
что не преодолеть
ему твоих колец:
не соблазнить тебя
лжеутоленьем жажды,
и лишь тогда-то он
отступит, наконец.
И будет этот день
воистину победой:
победой над Лукавым, -
победой над собой.
Ликуй же и гордись!
…И всё же, Витязь, ведай,
что всё равно живёшь
ты рядом с Сатаной.
14.07.2000

* * *
Отрицая Бога, можно слыть и умным.
В Сатану ж не верят те лишь из тупиц,
кто ещё не видел, как дрожит он утром,
наркоман, забывший, где припрятан шприц.
Сатана, однако, — он не то, что в шприце.
Он — не вспухший в жжёной ложке белый воск.
Он успел, Нечистый, словно дрель, всверлиться,
беззащитной жертве в неокрепший мозг.
Сатана — не чёрт вам, бьющий в дверь копытом!
Сатана — бесформен. Тихо, воровски
вгрызшись в мозг, он смотрит
в мир с невинным видом
сквозь полуслепые точечки-зрачки.
Жадно пожирая все остатки воли,
личность обезличив, он пережуёт
на качелях кайфа и свирепой боли
всё, чем в этой жизни человек живёт.
Инопланетянин этот на аркане
тащит жертву в бездну… Но спасенье — есть!
Надо лишь второе обрести дыханье,
воедино сплавив волю, ум и честь.
Пусть от них остались разве что лишь крохи:
всё равно ведь что-то удалось сберечь!
Переплавь в булат их. Сатана эпохи,
на тебя куётся здесь булатный меч!
19.06.2000

* * *
Рыцари — без — Страха — Неудачи!
Не самонадеяны ли вы?
Неужели в мире нет задачи,
хитроумней вашей головы?
Это хорошо, что вас сраженье
не страшит, коль встретится злодей, -
но ведь неудачи униженье
пораженья всякого страшей.
Вы же неудачи не боитесь:
«Выше этой доблести и нет
ничего на свете», — скажет витязь
вам любого века тет-а-тет.
Лишь не убоявшийся насмешек
злой толпы — тогда, теперь и впредь -
и имеет шанс не злобных пешек,
но и Зло-в-Короне одолеть.
Донкихот, постранствуй по Ла Манче,
собери таких, как ты, «повес».
Рыцари-без-Страха-Неудачи
на Руси нужны нам позарез.
03.08.2000

* * *
Вот уже и отвьюжили вьюги,
удалившись в иные края…
Всё почти что вернулось на круги
и на круги почти что своя.
Если нечто и переменилось,
то — подспудно и вряд ли всерьёз, -
как мерещащаяся унылость
жизнерадостных прежде берёз.
Роща, кстати, стоит, как и прежде.
Лишь берёзы в ней словно не те:
то ль стволы стали ниже и реже,
то ли светят не так в темноте…
И ещё: раньше ты трепетала,
на тропинке заметив меня,
а теперь, глядя мимо, устало
тащишь сумки: семья и стряпня…
И потом: что ж в такую-то лунность,
как сейчас, — не слыхать соловья?
Значит, всё же не вся моя юность
возвернулась на круги своя.
01.05.2000

* * *
Что с того, что взрослый и — мужчина?
Так и зарыдал бы, словно в детстве.
Но — нельзя. И новая морщина
обозначит новый шрам на сердце.
Так бы и прижался сердцем к маме.
И отца бы тоже обнял — молча.
И тогда в любой, наверно, драме
выстоять хватило бы мне мочи.
Но — ни мамы, ни отца… Сглотнувши
слёзы,комом вставшие в гортани,
сам найду клочок заветной суши
в обступившем душу океане.
07.05.2000

* * *
Старики, старики наши, канатоходцы!
Не дано нам увидеть, высок ли канат,
по которому вам и сегодня придётся
среди нас пробираться туда и назад.
Луч каната, ведущий по жизни их, тонок.
Не учили в училище их цирковом,
и когда вдруг толкает их в спину потомок,
с высоты они падают оземь лицом.
Возрастает с годами земли притяженье.
Чуешь, канатоходец, как манит земля?
Но смотрите: осанка, и жест, и движенья
у него — как у свергнутого короля!
Да, он свергнут. Но всё ж не повергнут. И значит,
зря, сырая земля, зазываешь его!
Он идёт по канату навстречу удаче
или смерти, являя своё мастерство.
В не повергнутой старости есть благородство
донкихотова вызова сонму препон.
Расступись-ка, народ, перед канатоходцем:
вишь: ему поклонились и граф, и барон!
02.05.2000

* * *
Мы долго мечтали о лете,
забыв, что случится оно
на стыке двух тысячелетий,
задуманном кем-то давно.
Что ж, автора этой задумки
навряд ли привёл к ней каприз,
и, значит, для нас в его сумке
припрятан, вестимо, сюрприз.
Но мы-то порядком устали
от всяких сюрпризов уже,
живя впопыхах на вокзале -
на стыке веков. На меже,
на грани двух тысячелетий,
задуманной кем-то давно…
А мы так мечтали о лете!
И вот истекает оно,
обдав нас пылающим жаром,
но так и не дав теплоты…
Неужто потрачены даром
наивные наши мечты?
Нет, верится всё-таки в чудо,
что нас от беды упасёт,
и в то, что нам сверстный Иуда
не тут, а в селе Кариот
всё мыкает горе и лихо,
всё ищет в осиннике смерть…
И всё же вокруг всё так тихо,
что кожей предчувствуешь смерч.
10.07.2000

* * *
Жаль мне замыслов невоплощённых,
жаль и тех мне, что — воплощены.
Воплощённые — из укрощённых,
а несбывшиеся — это сны
о не давшейся в руки метели,
о подъёме, что неодолим
оказался, хоть было до цели -
тьфу! — любому, кто неукротим…
Но не справился я. Зря мой жребий
похвалялся, надеждой дразня…
Всё несбывшееся всё свирепей
призывает к ответу меня.
Неудача, что смотришь так люто?
Жребий мой, жеребиный оскал
убери! Не искал Абсолюта
я, но всё ж — совершенства — искал.
Жаждал — но не как чью-то работу,
а как нечто, что вылеплю сам.
Может, тем покусился на что-то
я, что вверено лишь небесам?
Так прости меня, Небо: не ведал,
что иду тебе наперекор,
ибо не был учён ещё Ведам
Гималайских ведических гор.
И не знал, что достичь совершенства
в его подлинном смысле не мог
я, не веривший в то, что блаженство
впрямь вкушает на угольях йог.
18.05.2000

* * *
То лето летописцы в кельях
летописали до зимы.
…Свою ладью, как на качелях,
вовсю раскачивали мы.
Или не мы… Что спорить ныне!
Как бы там ни было, ладья
перевернулась на стремнине,
и весь уклад житья-бытья
привычного — тяжёлой кладью
ушёл на дно… Все, как могли,
барахтались, речною гладью
отрезанные от земли.
Подобного переполоха
никто не помнил… Между тем,
всё просто: новая эпоха
- всего-то! — с ворохом проблем
своих явилась, нам на плечи
их разом все переложив.
Мы плыли к берегу, как в сечи,
давя друг друга и увеча,
и, все промокнув, лишь под вечер
узнали, кто ж остался жив.
Таких, кому потрафил случай,
немало оказалось, — но
беда вся в том, что самых лучших
из нас к себе призвало дно.
Кто призван дном, тот небом призван,
но чтобы — всех, как на подбор?
Теперь на нас — без них! — сквозь призму
эпоха новая в упор
глядит, о чём-то размышляя…
И мы ее не ищем глаз,
стыдясь, что в богодельню рая
мы сдали всех, кто лучше нас.
Без укоризны, удивлённо
эпоха смотрит нам в глаза,
и ждёт, чтоб хоть один спасённый
свечу принёс под образа…
11.04.2000

* * *
Рыцарю без страха и упрёка
жизнь прожить — не поле перейти,
а в стальной броне все реки рока
переплыть, став духом во плоти.
И — назло насмешкам и недугам -
заместить мистической судьбой
немощь тела всемогущим духом,
дабы вызвать дьявола на бой.
Но, идальго, в мире есть задачи
потрудней, чем беса побороть:
например, без страха неудачи
вызваться творить из духа плоть.
Гордый дух, когда он станет плотью,
даже и без царственных одежд,
не в пример чиновьему отродью
распахнёт нам ширь и даль надежд.
Раз жива надежда наша — значит,
это вновь, отправившись в поход,
«Рыцарем-без-Страха-Неудачи»
скачет по России Дон Кихот.
01.06.2000

© С. Ф. Гончаренко, М. – 2001

* * *
Спаси нас, Господи, от правды!
Затми нам зренье пеленой!
«Сну разума» в музее Прадо
не снилось нечисти такой,
какая чавкает, рыгая,
причмокивает и жуёт
сейчас от края и до края
в краю, где чахнет мой народ.
Спаси нас, Господи, от правды,
но с ложью дай сквитаться нам:
мы заслужили это право
тем, что делили с нею срам.
Спаси от правды нас, Всевышний;
ещё мы не готовы к ней,
не понимая, кто же лишний
в чаду доставшихся нам дней.
Но ложь — совсем иное дело.
У нас за десять лет пути
на эту стерву накипело
так много, что доверь нам смело
самим все счёты с ней свести.
Но правды нам, Отец Небесный,
пожалуйста, не открывай.
Нам рано знать, какою бездной
от нас, увы, отрезан рай.
Спаси от правды нас, Предвечный,
оставь нас со слепой судьбой
и с верой в то, что Путь наш Млечный
для нас проложен был тобой,
что род людской — избранник свыше,
что ради нас творился сонм
галактик, где Ты чутко слышишь
любой наш вздох и каждый стон.
Творец, дозволь считать, как прежде,
что путь к спасенью есть всегда!
Что вечен памятник надежде -
твоя Полярная звезда.
05.08.2000

* * *
Разве же заставила не ты,
Кали, нас уйти из Семиречья,
пересечь равнины и хребты,
не забыв славяно-тюркской речи?
В поисках Святой Руси не ты ль,
Кали-Йуга, нас на переправе
и в песках, — глотая пот и пыль, -
научила жить в одной державе?
И соединила Русь-Орда
праславян, и прататар, и прочих
в монолит державный, где вражда
зря искала до себя охочих.
Всякий твой владыка отродясь
должен был стать словно двуединым,
чтоб в одном лице и хан, и князь
равно бы считались властелином.
Был он не двуликий Янус — нет, -
а един в двух ипостасях разных:
тех, что с двух сторон его монет
два являли профиля всевластных.
Он, и сам обычно полиглот,
был к разноязычию привычен
и, конечно, ведал, что народ
в царстве у него многоязычен.
Знал, что с незапамятных времён
во Святой Руси любой татарин
гордо говорил, что — арий он,
и что русский — это тоже арий.
Тем-то и была ты, Русь-Орда,
хлебосольна и несокрушима,
что твой каждый подданный всегда
в том, кто рядом, видел побратима.
09.08.2000

* * *
Тут сражались за принцип и кредо.
Шла тут рать, стиснув зубы, на рать.
Никому не досталась победа,
кто хотел её так одержать.
Зря полки полегли в бранном поле,
пропитав его кровью своей.
В мёртвом царстве бесчувственных к боли
жарко веет степной суховей.
Бездыханна стальная округа,
где кипела та сеча из сеч…
Тут — пробитая пикой кольчуга,
там — о щит обломившийся меч.
Битва все прапора разметала.
Все хоругви лежат в лоскутах,
но пока что под грудой металла -
неживые тела, а не прах.
Ну, добро бы ещё за кронпринца
или ради долины какой…
Нет, они обретали за принцип
и за кредо свой вечный покой.
Вон и там обнялись, будто братья,
двое воев, вонзивши ножи
друг во друга в смертельном объятье,
среди жижи растоптанной ржи.
…Только вдовы с младенцами дома
и остались у каждого — знать,
им булатного металлолома
на орала не перековать.
Да и надо ль пытаться? Ведь это
был за принципы праведный бой,
а с мечом защищающий кредо
всех своих забирает с собой.
19.08.2000

* * *
Сколько рыцарей движется конных?
Сколько латников пеших при них?
Замок в стрельчатых нишах оконных
шевельнулся и в страхе затих.
Неприступные некогда стены
и надёжные некогда рвы,
не прочней, чем под кожею — вены,
и не глубже, чем слёзы вдовы.
Бесполезно три ржавые пушки
жалко смотрят на мир свысока.
Не дадут ведь за них ни полушки,
но возьмут за понюх табака.
Сколько всадников! Неотвратима
гибель… Латников не сосчитать!
…Но брезгливо проследует мимо,
мимо замка железная рать.
10.08.2000

* * *
Неладно что-то в Датском королевстве.
Зря в Эльсиноре затевают пир:
о ядовитой зависти и лести
в его чертогах — Бэкон ли, Шекспир,
граф Рэтланд ли — но всем откроют скоро…
А там уж и трёхсот не минет лет,
как станет на таганского актёра
немыслимо в Москве достать билет.
«Быть иль не быть»? — и хоть, как ни досадно,
в который раз не быть билету, — но
беда в другом — беда, что столь неладно
в несчастном королевстве — и давно.
И вот, неподалёку от высотки
но выше всех придуманных высот,
сейчас взойдёт на сцену сам Высоцкий
и нам про нас же всё произнесёт.
Наверное, не всякий зритель помнил,
где Дания… Но собственным умом
любой, кто был хоть раз в том зале, понял,
что монологи Гамлета — о нём.
12.08.2000

* * *
То рывками, то вкрадчиво-плавно
мы вплотную плывём вдоль черты,
за которой невнятного плана
сквозь туман проступают черты.
То бездонна под нами пучина,
то мы килем царапаем дно…
Мы — плывём. Но отплытья причина
нами явно забыта давно.
Мы искусно обходим все мели,
несмотря на полузабытьё…
Если б кто-то напомнил о цели,
мы б достигли, ей-богу, её.
24.08.99

* * *
Год двухтысячный метит венками
и могилами свежими брешь,
остающуюся меж веками,
как не взятый пока что рубеж.
К настающему тысячелетью
как прикажешь протиснуться в дом
нам, в него загоняемым плетью,
но встречаемым шквальным огнём?
Для чего этот штурм перекопа
нам устроен теперь — не пойму.
Или впрямь за чванливость Европа
канет в средневековую тьму?
Настающее! Над настоящим
торжествуя уже, не глумись:
и без всякой Европы обрящем
мы в тебе вожделенную высь.
Мы предчувствуем эту победу
и провидим невидимый свет,
за которым по нашему следу
все флотилии канувших лет
проведёт в твою вотчину штурман,
влив тебе в океан сто морей…
…Кто ж возьмёт цитадель твою штурмом
под огнём всех твоих батарей?
16.08.2000

* * *
Девяносто восьмой. Пораженье.
Флот — потоплен. Позор и беда.
Но зато родилось «Поколенье
девяносто восьмого» — тогда.
Поколенье с клеймом «девять-восемь»,
«Девяносто восьмого», верней, -
это в небе Испании просинь
среди дыма её кораблей.
Среди чада горящих линкоров
и идущих на дно крейсеров…
Переживши позор из позоров,
всё ж Испания залпами слов,
бьющих дальше любого снаряда,
явно выиграла ту войну
у Америки… Мудрый Мачадо
ей такую явил глубину,
что коль янки бы думать умели,
схоронили б свой флаг в океан,
раз держали его на прицеле
Унамуно и Валье-Инклан.
…Минул век. Ту же чашу позора
пьёт народ заблудившийся мой,
и не знает никто, сколь он скоро
явит свой «девяносто восьмой».
11.08.2000

* * *
В тот час ещё кофеен не открыли
и ближний бар не приступил к работе…
Вот и никто не слышал залпа, крылья
сломавшего ему на самом взлёте.
Никто не слышал выстрела двустволки
в то утро возле этой вот палатки…
Хрустальный шар упал с небес, осколки
лесной росой рассыпав по брусчатке.
Он был и сам охотник до охоты
и умные стихи писал про это…
Но главные пока что были взлёты
все впереди у этого поэта.
Он, разменяв очередной десяток,
помолодел, как с ним не раз бывало…
А стих его и крепок был и краток -
в нём не было конца, а лишь — начало.
Какой картечью ли, какой ли дробью?
Не важно. Всё ведь вышло по оплошке.
Такое имя не идёт надгробью:
оно подходит только для обложки.
Но эту книгу скорби и задора
навряд ли пролистает Барселона,
которая постигнет, но не скоро,
весь вес ей нанесённого урона.
Пока ж одни бродяги лишь открыли
свеченье голубого ореола
там, где, сложив простреленные крылья,
упал с небес на камни Гойтисоло.
18.08.2000

* * *
Раз уж вышло всё так, то не будет иначе.
Обещающий что-то исправить — лукав.
В этой жёсткой игре не поймавший удачи
на вторую попытку лишается прав.
Тур второй — лишь для тех, кто с ножом за наживу
будет биться, забыв обо всём на земле…
Слышишь, ты, ухвативший удачу за гриву!
Постарайся остаться до смерти в седле.
Только конь под тобой до того необъезжен,
что соперники шепчутся исподтишка:
мол, и третий уже явно тур неизбежен,
ибо сбросит вот-вот жеребец седока.
Так и будет. И всё повторится. Не вы ли
ждали правил бесхитростных в поле чудес?
Жаль, последний седок не увидит, как киллер
с двух шагов на него направляет обрез.
14.10.2000

* * *
Льётся струйкою песок
не в часах песочных,
а в стихах промежду строк
выстраданно-точных.
Как ни тесно в них словам,
мыслям ни просторно,
но сочится тут и там
он сквозь них упорно.
Пусть Господь и освятил
лично эти строки,
но с годами из чернил
истекают соки.
Чует самый лучший стих,
с прочими со всеми,
как песчинками из них
вытекает время.
Сквозь слова, как в решето, -
а ведь Он святил их!..
Остаётся то лишь, что
время взять не в силах.
Время, ты стираешь в прах,
по словам науки,
всё… Так что ж тебе в стихах
не даётся в руки?
06.08.2000

* * *
Что спалось мне так плохо?
Верно, сон был дурным.
Но, не чуя подвоха,
поздним часом ночным
отворил я все ставни
и, лишь окна открыл, -
как почудился давний
трепет ангельских крыл.
Ангел в доме — не птица,
не предвестник беды.
Я б решил, что он — снится,
но чуть слышно воды
попросил он… Из крана
я налил полковша.
Ангел выпил — и странно
встрепенулась душа
у меня. — Далеко ли
ты летишь? — я спросил.
Он ответил: в неволе
столь оставил я сил,
что теперь и не знаю,
долечу ли туда,
где вон там, с того краю,
в небе светит звезда,
что была изначально
мне судьбой суждена…
Улыбнулся печально
и исчез из окна.
22.08.2000

* * *
В море неба тонет полумесяц.
Тускло светит, как с морского дна.
В мастерской ваятель глину месит,
знать не зная, где сейчас луна.
А напрасно. Ведь она приливом
и отливом в жилах мастеров
ведает — и сколь ни кропотливым
будь их труд — но без неё ни строф,
ни картин… Пусть даже ночь безлунна,
и луна ушла за облака,
без её благословенья струны
вряд ли тронет Мастера рука.
Вряд ли без неё отыщет путник
на бумаге верный путь перу…
Не Земле Луна, пожалуй, спутник,
а творцу, заблудшему в миру.
08.08.2000

* * *
Луч вертикали звёздного взлёта -
линия лучших, павших на звёздах.
Может, воронка водоворота -
это всего лишь выпуклый воздух.
Вызов изнанки, зов зазеркалья
неутомимы, неутолимы.
Братство обратных ликов медали -
свет из колодца, пламя без дыма.
06.09.2000

* * *
Спаси нас, Господи, от правды:
мы не готовы к встрече с ней.
Твои рабы, мы были б рады
не ведать до скончанья дней
того, что есть на самом деле…
Да-да. По-правде говоря,
в душе мы все бы не хотели
постичь суть истин — и не зря.
Покуда мы на этом свете,
дозволь нам верить в чудеса:
ведь, Вседержитель, все мы — дети
твои — так дай нам в небеса
глядеть с надеждой на бессмертье,
как и на то, что среди тьмы
в твоей несметно-звёздной смете
наделены душой лишь мы.
Ведь ты же не сторонний зритель,
Творец! Так разорви кольцо
сомнений в том, что ты, Спаситель,
нас знаешь каждого в лицо.
Ты — Царь нам и законодатель,
а потому в потоке дней
спаси от правды нас, Создатель:
не пережить нам встречи с ней.
06.09.2000

© С. Ф. Гончаренко, М. – 2001

* * *
Эту книгу начав в девяносто девятом,
я в двухтысячном кончу — но до декабря.
до того, как салют новогодний раскатом
сбросит лист заключительный с календаря.
То есть до наступленья столетья иного
и до нового тысячелетия — щель
я оставлю, в надежде, что новое слово
мне нашепчут в ней несколько зимних недель.
Я не знаю, в чём именно может быть ново
это слово, чтоб нас убедило взглянуть
по-иному на прошлое… Разве что слово
это вскроет минувшего странную суть.
Ибо суть эта впрямь и странна и невнятна:
не от этого ль нету покоя душе,
той, которая жаждет вернуться обратно,
где привычно-понятен ей рай в шалаше.
Плод познанья, конечно, не может быть сладок,
и целебная горечь содержится в нём:
избавляет она от тяжёлых догадок,
заменяя их тяжесть на тьму аксиом.
Но к чему невесомая мне аксиома,
если тянет под воду свинец теорем
недоказанных — тех, где простого бинома
не решить ни тогда, ни сейчас, ни затем.
Нерешённому, впрочем, не грех поклониться…
И, сжимая перо невсевластной рукой,
без обид и стыда завершу я страницу
незаконченной, как мирозданье, строкой…
25.11.2000

* * *
Где это было? И когда? В расцвете,
а может, на исходе сил страны,
существовавшей на такой планете,
где все, кто надо, видели в поэте
(коль он — Поэт!) не руку Сатаны,
а голос Провидения. Провидца,
чьи вроде бы мистические сны,
сначала став словами, претвориться
позднее были в явь обречены.
Над ними каждый причитал и плакал:
красавица, жандарм и звездочёт.
Все ощущали: всё, что сей оракул
ни предречёт, оно — произойдёт.
И в Третьем Отделении читали
и почитали гением его,
не упуская ни одной детали,
не принимали их за баловство
несдержанного на язык поэта:
там знали точно, что его язык
важней интриг заносчивого света
и заговоров, и запретных книг.
Важней. Но не опасней ли? Едва ли.
Опасно неразумное: мятеж.
А разум, вникший в будущие дали,
он знает следствия. И свой рубеж
проложит между мятежом и волей,
и неблудливым словом свой предел
воздвигнет перед бесами, доколе
разумный плод в их смуте не созрел.
Да вряд ли и созреет он: ведь разум
не размножается в неволе смут…
Ни Бурбулис, ни Пестель нам, ни Разин
ни воли, ни свобод не принесут.
09.09.2000

* * *
Ну, а если б Высоцкий той ночью не умер,
а, сошедши в наш мир, как мессия с небес,
был всё так же б умён и неблагоразумен, -
что у нас бы его привлекло интерес?
Что б съязвил о реформах он и демократах?
Что за песни б сложил про закон воровства,
по которому вор — не среди виноватых,
если смог полстраны упихнуть в рукава?
Что про приватизацию нам он сказал бы?
и о тех, кто «за правое дело её»?
и о том, под какие салютные залпы
обворованным грех выпивать за ворьё?
Что за песни простым, вроде нас, пел бы людям,
дружно верящим в ложь и чуть-чуть — в клевету?
Впрочем, ладно, об этом, пожалуй, не будем:
что слепому пенять на его слепоту?
Как — не будем? Не смог бы он с этим смириться:
он ведь вылепил песнями новый народ,
он собрал по крупиночке нас, по крупице -
и чтоб этот народ одурачить, как скот,
отправляемый на скотобойню, сумели?
Нет, он явно бы песню нам спел в тот же день
о толпе, позабывшей, что, двигаясь к цели,
ей самой превращаться не надо в мишень.
Он, хрипя, дал бы знак нам, сложив пальцы в кукиш,
что «капрай с человеческим профилем» — ложь!
Экс-рабов, нас отныне на лозунг не купишь,
но рекламою запросто с толку собьёшь.
Он-то верил, что смог из совкового зомби
сделать граждан, дозревших до выборных дел, -
жаль, доверчивость нашу, подобную бомбе,
не успел разминировать в нас — не успел.
Жаль, а то бы прикрыл нам и фланги, и тыл бы,
объяснив до конца всё про честь и про долг…
Не успел… И, поняв это, в ярости взвыл бы
от бессилия он, словно раненый волк.
И тогда бы с досады разбил он гитару,
ту, с которой не смог переделать людей:
не вселил в нас инстинкт недоверья к пиару
и взамен себя не дал нам поводырей.
20.10.2000

* * *
Говорят, что умереть в Париже
для поэта — что не умереть.
И при этом дело не в престиже
сей столицы муз, — а в том, что треть
живописцев всех и всех поэтов
здесь полёт свой первый обрели,
оторвавшись ото всех эстетов
и каким-то чудом — от земли.
Сколько же холстов твои мансарды
вывели в бессмертие, Париж?
Сколько тут стихов сложили барды
в дождь, стучащий в черепицу крыш?
Взять Вальехо: «Я умру в Париже.
Это будет в ливень и в четверг…»
К истине едва ль бывал он ближе
и себя судьбой не опроверг:
принял смерть в четверг, в Париже, в ливень.
Умер непонятно почему.
Потому ль, что никогда счастливым
не был? Или вдруг почуял тьму,
из которой чёрные герольды
мчатся усмирить в нём дерзкий пыл, -
в час, когда он ощутил все вольты
напряженья всех духовных сил?
…Под Парижем, как назло, ненастно…
Дьяк сгребает золото листвы…
Здесь, на русском кладбище, столь ясно
слышен то ли шёпот из травы,
то ли голос, нисходящий свыше:
«Русскому поэту — упаси,
Боже, — может, можно жить в Париже…
Помирать же — только на Руси!»
07.09.2000, Париж

* * *
Жизнь — это сон, по Кальдерону:
и он то твёрже, чем корунд,
то зыбок… Зря ль свою корону
обрёл во сне лишь Сигизмунд?
Так стоит явь ли пробужденья
от недосмотренного сна?
Не то, чтоб спутал ночь и день я,
но столь граница мудрена
между полуночью и полднем,
что день нам снится, как и ночь,
и, пробудившись, мы не вспомним
про явь, похожую точь-в-точь
на сон… Так разве мы не вправе,
как все, кто льдиной унесён,
осколок снящейся нам яви
принять за грезящийся сон?
Пусть явь страшна, и сон пусть жуток,
но если явь и вправду — сон,
то он в любое время суток -
всего лишь сон. И только — сон.
Проснуться — это как присниться,
во сне ресницы приоткрыв,
чтоб убедиться, что граница
меж сном и явью — явный миф.
И там, и тут — одно притворство,
и явь — такой же лицедей,
как сон… Не веря в мифотворство
границ меж ними, фарисей
скорей признает язвы яви,
чем то, что видит их во сне…
Граница, на твоей заставе
дозорный, сидя на коне,
никак не разберётся, где же
явь не смыкается со сном:
и там, и тут одни и те же,
увы, Гоморра и Содом.
12.10.2000

* * *
Не жди, пока придёт мессия,
обещанный твоей судьбе.
Найди сама себя, Россия!
Найди сама себя в себе.
Как вышло так, что заплутала
ты в чаще собственных лесов?
Тебе магнитной стрелки мало?
Ступай на лай свирепых псов, -
и доведёт он непременно
до пограничной полосы,
где, злой захлёбываясь пеной,
на Русь натасканные псы,
вот-вот с цепи сорвутся, чтобы
тебе зубами впиться в плоть…
Откуда всё же столько злобы
к нам за кордонами, Господь?
Откуда эта истерия
в породистых по виду псах?
Не стоит, право же, Россия,
мессию ждать: на небесах
пока что занят он по горло…
Не жди! Не над тобой ли тьма
зловеще крылья распростёрла
уже? Найди себя сама!
Не жди воспомоществованья,
себя пришельцам не вверяй…
Святая Русь, своё призванье
да вспомнит весь твой горький край!
Прости своим врагам обиды:
они — глупцы… Так муравей,
обживший камень Пирамиды,
что знает, в сущности, о ней?
29.09.2000

* * *
Любовь, вошедшая в привычку, -
ещё любовь? Или она
сгоревшую до пальцев спичку
изображать обречена?
Любовь с привычкою совместна ль?
Или же ей привычка — смерть?
И есть ли где такое место
такое время, где посметь
могла б любовь с привычкой сладить,
как ладит сердце с головой?
Есть. Не спеши, диакон, складень
убрать в церквушке полевой.
Военно-полевой… Союзы,
что в блиндажах освящены,
почти всегда — до гроба. Узы
колец венчальных уз войны
слабей — верней, слабее круга,
заколдовавшего войной:
как ни была б крепка кольчуга,
ей кольца разомкнёт стрелой
любой умелый арбалетчик
и лучник чуть ли не любой…
Да, близость смерти быстро лечит
от всех привычностей любовь.
Но если — ни тоски, ни горя,
ни риска встретиться с войной?
Молчи, глупец. Memento mori.
Смерть у любого за спиной.
09.10.2000

* * *
Исполать вам, ясновидцы, коли
вам и вправду будущее ясно,
коли, зная все к нему пароли,
вы невозмутимы и бесстрастны.
Коли, зная правду о грядущем,
явленную вещими вам снами,
что не снятся нам, другим живущим,
не хотите ей делиться с нами.
Исполать вам: пусть не знает смертный
даты, смертью для него чреватой,
а не то б смела толпой несметной
нас лавина недовольных датой.
Если б уродился я пророком, -
тоже бы молчал: вокруг ведь — люди ж…
Только не дожить бы ненароком
до того, как ты меня разлюбишь.
10.10.2000

* * *
И вновь мою судьбу трясёт,
да так, что лишь держись.
Зачем? И без того не мёд
мне выпавшая жизнь.
Надеялся на Бога я:
мол, божий урожай
взойдёт и сам… Но плачея
шептала: «Не плошай!
Надейся на Него, но всё ж
сам не плошай: тогда
тебе беды точёный нож —
ни горе, ни беда.
Я — плачея. Но ты-то брось
жить, обо всех скорбя…
Я не хочу, чтоб мне пришлось
оплакивать тебя.
Коль сам не выпустишь узды,
не даст в обиду Бог,
и не сумеет нож беды
тебя застать врасплох».

Вполуха слушая её,
на что я уповал?
Беда вонзила остриё
в меня — и наповал.
15.10.2000

* * *
Чую, чую: в параллельном мире
у меня сегодня чёрный день:
там любое слово мне — что гиря,
там любая фраза мне — кистень.
Этот мир мой, к счастью, параллелен
и не может пересечься с тем,
где я буду, кажется, расстрелян
в назиданье каждому и всем.
Знать не знаю, в чём я там виновен:
что-то сделал? Или же — сказал?
Выяснить? Да нет. Не то неровен
час — и здесь пойду под трибунал.
Это у Евклида параллели
встретиться не смели до поры…
Слышишь, Лобачевский, неужели
впрямь пересекаются миры?
Никому ни там, ни здесь нет дела,
прав я или в чём-то виноват,
и чего я заслужил: расстрела
или государственных наград.
Я и там и здесь — такая малость,
что навряд ли мной займётся суд:
если стая вся проголодалась,
без суда в чащобу унесут.
Как известно, все мы виноваты
тем уже, что стая — голодна.
Нынче — час расправы! Не расплаты.
Так при чём здесь чья-нибудь вина?
23.09.2000

* * *
Убывает счастье… Уплывает.
Кабы знать, куда оно плывёт…
Впрочем, всё равно ведь не бывает
разнарядок на него и квот.
Многим не удастся, очень многим
даже и притронуться к нему:
наделённым всем, совсем убогим -
многим суждено его корму
только и увидеть… Так тебе ли
на судьбу и на себя пенять,
если, счастлив чуть не с колыбели,
лишь теперь теряешь благодать?
Уплывает… Белое ветрило
напряглось под ветром… Белый флаг
над былым… И вот почти уплыло
в полусвет морской и полумрак.
Замерзает речка. Замирает
в сонном русле вроде бы вода.
Вроде бы… И сердце забывает
о стремнине под коростой льда.
Под стеклянным панцирем, как прежде,
между тем течёт себе река -
то ль навстречу морю и надежде,
то ли в мёртвый холод тупика.
Сердце разрывается на части.
Губы шепчут: «Горе — не беда».
Убывает… Утекает счастье,
как сквозь пальцы — мёртвая вода.
Уплывает… Вот уже и скрылось
там, за горизонтом сентября.
То ль я впал у Господа в немилость,
то ли слабы были якоря.
18/19.10.2000

* * *
Что же, рок, так не мил тебе род наш?
Век проклятья подходит к концу,
а ты снова и снова наотмашь
бьешь с оттяжкой меня по лицу.
Или мной не искуплена карма
наших проклятых кем-то колен,
и на том берегу нет плацдарма
у судьбы для крутых перемен?
Чья отчалила в гавани шхуна -
и ушла в океан не со мной?
Ну, хоть раз улыбнись мне, фортуна,
повернувшись ко мне не спиной!
24.09.2000

* * *
Любовь… давно её симптомов
не ощущал столь остро я:
до дна прозрачных водоёмов,
крутых утёсов острия,
и что ни шаг — не по канату,
а как по лезвию судьбы,
не предвещавшей ни расплату,
ни исполнения мольбы,
верней — молитвы, — ни надежду
на то, что пройден будет путь, -
лишь высь и бездна. Где-то между
тем и другим мерцает суть,
как сердце на осцилограмме:
зубец, зубец, и вдруг — прямой
луч, означающий, что в драме
борьбы меж сущим и рекой
- не Ахеронтом ли? — окончен
неравный спор… Но был, меж тем,
меж пропастью и высью точен
сосредоточьем всех систем
кристалл, чьи грани отмерцали,
но не погасли, а в себя
свой свет вобрали, словно в зале
засеребрилась чешуя
магических кристальных граней,
что внутрь себя обращены,
и тем хмельнее и сохранней
рождаемые ими сны…
Вся жизнь — есть сон, по Кальдерону.
Любовь же — лишь осколок сна.
Но микро-синхро-фазотрону
кристалла — только лишь одна
она, любовь, необходима
из всех протонов… Кальдерон,
похоже, знал, что нету дыма,
коль нет огня… Да, жизнь есть сон.
Уже давно её симптомов
не ощущал столь остро я:
до дна прозрачных водоёмов,
где отразились острия
утёсов, где не по канату
идёшь — по лезвию судьбы,
готовый на любую плату
за исполнение мольбы,
за исполнение молитвы
о встрече с той, кого искал…
И пусть канат — острее бритвы, -
лишь бы в разгар незримой битвы
не гас внутри себя кристалл…
10.11.2000

* * *
Одна река и две печали,
и мост — один… И перейти
его вдвоём не обещали
ни судьбы их, ни их пути.
Случайность странной этой встречи
двух незнакомцев на мосту, -
с её ненадобностью речи,
как будто впали в немоту
они в ту ночь, коснувшись взглядом
друг друга… И — рука в руке -
пошли туда, где будет рад им,
наверно, некто вдалеке.
Дитя дождя! Сквозь дождь осенний,
неугасимая свеча,
ты шла, струясь лучом по Сене,
свечением кровоточа.
Исток мой и моё начало,
ты, свет свой черпая во мгле,
меня как бы не замечала,
но пальцы стискивала мне.
Я шёл, пути не разбирая,
не различая зим и лет,
и знал, что здесь — начало рая,
которого, конечно, нет.
11.11.2000

* * *
Горд крутизной неодолимой
утёс, который лыс и пуст.
Лишь купиной неопалимой
растёт на нём терновый куст.
Скала, — ты столп единобожья?
Но богохульствует молва:
мол, как же так, что у подножья
святыни не растёт трава?
Какой паломник бросит семя
в живой песок, чтобы взошла
столь ожидаемая всеми
трава вокруг тебя, скала?
Трава, истоком и основой
скалы явись нам, наконец,
чтоб стало ясно: куст терновый,
скала, — терновый твой венец.
11.10.2000

* * *
Вот он, мир. Базар предметно-вещного.
Эй, эпикурейцы, налетай!
Здесь ни идеального, ни вещего,
но конкретной яви — через край!
Столько тут всего, лишь ей присущего,
нужного, как воздух, для людей:
ибо в яви, в ней — источник сущего,
а не в эманации идей.
Наслажденью верные гедоники
(киникам же в клинику пора!)
из Константинополя в Салоники
с песней доберутся до утра…
Не серчай на них, Эллада! Стоит ли?
Или Дионис тебе не брат?
…Только вот с чего так стойки стоики
и о чём задумался Сократ?
15.10.2000

* * *
Было всё: и измены, и схватки, и даже
смены курса, смертельные на вираже…
Велика ты, Москва, только некуда дальше
отступать: за тобою — Россия уже!
Было всё: референдумы, поиски темы
для дискуссий, что делать всем «с этой страной»…
Странно: всё, что в речах начиналось на «демо…»
пахло даже не демоном, а — сатаной.
Всё смешалось: кремлёвские звёзды — с орлами,
субпрефекты, управы, и спикеры дум,
триколор, олигархи и красное знамя,
партъячейки и фракции, рынок и ГУМ.
Адвентисты, князья, и земель распродажи,
блокпосты, и сто грамм фронтовых в блиндаже.
Велика ты, Москва, только некуда дальше
отступать: за тобою — Россия уже.
За тобой, златоглавой, не Русь ли Святая?
Так пошли почтарей с колоколен своих:
«Россияне, дорога моя кольцевая -
ваш последний рубеж — и не будет иных!»
18.10.2000

* * *
Всевышний, Ты не завершил творенья!
Творец! Не дотворил Ты этот мир.
Где та Звезда, чьё яркое горенье
затмило бы провалы чёрных дыр?
Создатель наш, строитель мирозданья,
ты предпочёл предвечный долгострой.
Чтоб мы постигли промысл твой, сознанье
нам, Господи, хотя бы уж утрой!
Мы полагали: в таинства вселенной
Ты не даёшь нам вникнуть неспроста, -
дабы осталась девственно-нетленной
межзвёздная густая пустота.
Но нет — Ты просто продолжал работу,
всё новые галактики творя,
и на ежеминутную заботу
твою о нас мы уповали зря.
Мы ж, словно избалованные дети,
всё ждали что за дар Ты нам припас,
не понимая, что на Божьем свете
у Бога дел хватает и без нас.
Прости, Господь! Ведь мы — твои созданья.
Прости! Тебе пенять нам не с руки:
в твоём незавершённом мирозданьи
и мы от совершенства далеки!
24.11.2000