© С. Ф. Гончаренко, М. — 1994
* * *
Все вылеплено как из воска:
холмы, хребты, туман летучий…
В Железноводск из Пятигорска
вползает грозовая туча.
Все тоньше, чем клинок у сабли…
С тенгинским теньканием льдинок,
созревши, замирают капли,
не прозревая поединок.
Все так замедлено на грани
меж пропастью и гордой кручей,
что так и кажется: не грянет
тот пистолет в тебя, поручик…
* * *
Вечерний взлет горы Железной
и скал налитые сосцы,
и луч свободы бесполезной,
которой не свести концы
с концами меж луной и синью
и тучею пороховой…
И все ж не взять т о г о трясине,
что в сердце и – над головой…
* * *
Мелькала миндалем и черепицей,
сочилась мокрой свежестью травы –
не Франция ль? И надо же случиться,
чтоб в этом позднем поезде – и Вы!
В смеркающемся и пустом вагоне,
не разделенном на кубы купе,
где нет не то что топота погони,
но даже офицера КГБ…
И все же мы не повели, конечно,
и бровью… Лишь по вспышке Ваших глаз
я прочитал, сколь грустно и кромешно
галактике, оставшейся без нас…
* * *
Ах, страсбургские страсти по Морфею!
Добраться до кровати и упасть…
Эльзас – средь фей и эльфов суховею
над илом Илля властвовать ли всласть?
Но все ж – не Вы ли тенью просквозили
по лестнице ли, сквозь ли жалюзи
гостиницы? Не Вы ли? или в Илле
все сто дорог – залог одной стези?
* * *
Все та же сине-мутная Аара,
как ровно 33 весны тому назад.
Апрель. И абрикосы от пожара
ветвей то ли горят, то ли грозят…
Кому? За что? Ах, никому не ведом
секрет столь несердитого огня.
Ты тоже не сердись. И этим летом,
быть может, наконец, поймешь меня…
* * *
Гермерсхайм. Захлопнут том.
Тон спокоен и надвечен.
Ах, беда совсем не в том,
что все клювы метят в печень –
стрелы, выстрелы, орлы –
и причем как бы подпольно…
Горе в том, что от стрелы
льется кровь, а мне – не больно.
* * *
Все: вселенная смехом сквозь слезы
вплоть до прозы… Поющая плоть
воплотилась в те самые плесы,
что стремнине не перемолоть.
Среди струй этих строчек последних,
словно в фарах, мерцает форель
и грядет незачатый наследник
на февраль, и на март, и апрель…
Из японской тетради
1
Рыба, рыба, рыба, рыба, рыба,
и – тысячелетний кипарис.
Вот бы нам осиновой коры бы,
или нашим предкам – ваш бы рис…
Не хочу японского я рая.
Казаки кой-где еще крепки.
Не ходите, право, самураи,
вы через границу у реки.
4
Что не случилось и то, что сбылось
каплей чернил при паренье пера,
трепетной, как замирающий лось,
все это значит, что нынче – пора.
Яхта уходит. В ее парусах –
ветер грядущего. Грива и гром.
Молния, конь и уста на устах.
И угасающий аэродром.
5
Мы с тобой не ведали и трети
из того, что завтра предстоит.
В золоченой солнечной карете
и – на остров под названьем Крит?
Боже мой, а ведь у Минотавра
сердце даже меньше кулака.
И не зеленей живого лавра
листья у лаврового венка.
* * *
Деревья… Дождь средь отсыревших рощ…
Среда – сродни свербящим средостеньям.
Все наши слезы смоет этот дождь,
что льет на благо мыслящим растеньям.
И я расту. И вырасту, когда
твоя звезда пронзит мое предсердье
лучом дождя… И смоет навсегда
твои сомненья и мое усердье.
|